слишком громко, нагло, так что Аксинья услышала и разъярилась еще больше.
– Пироги готовы. Гость голоден. – Облизал ярко-красные губы и пошевелил до блеска начищенными носками сапог. – Что не накрываешь, хозяйка?
– Зачем пришел? – Аксинья выплюнула ему в лицо вопрос.
– С голодным мужиком разговаривать – как медведя-шатуна дразнить. Ты накорми сначала, а потом трынди.
Аксинья вытащила пироги из печи: румяные, пышные, они источали сладостный аромат свежего хлеба. Слишком хороши для такого гостя.
– Шатун! Ловко ты себя назвал. Угощайтесь, гость дорогой. – Она поставила глиняную миску с пирогами, грохнув по столу так, что старая посудина дала трещину.
– Кваса налей, добрая хозяйка. Помню, он хорош у тебя.
Невозмутимый гость вальяжно развалился у стола: жевал пироги, причмокивая, словно теленок, запивал пенистым квасом. Насытился, лениво перекрестился. Правой рукой, скрытой длинным рукавом, ловко вытер усы и бритый подбородок. Рукав задрался, обнажив культю. Аксинья невольно задержала на ней злой взгляд, но не выдержала, отвела глаза.
– Привык, – заметил ее любопытство. – За столько-то лет привык – будто народился на свет такой, увечный.
– Ты на вопрос мой не ответил.
– Из-за нее пришел, – гость кивнул на правую руку.
– Из-за нее? – Она высоко подняла бровь, попыталась улыбнуться. Получилось.
Строганов отламывал куски от пышного пирога, отправлял себе в рот, запивал квасом, точно пришел отведать угощение. На Аксиньины вопросы он обращал внимания не больше, чем на надоедливую муху или паука, что свил паутину в углу избы.
– Жаль мне, что ты увечье получил. Что я с твоей рукой сделать могу?
Она понимала, что говорит сплошную нелепицу. И лучше было промолчать. Но слова сами лились из нее сорочьей трескотней.
– Обрубок зажил, а рука… Она не вырастет вновь. Я, хоть люди иное разносят, не колдунья.
Строганов доел четвертый пирог, сыто выдохнул и соизволил ответить:
– И я на дитя малое не похож, чудес не жду.
– Всякий мужчина до смерти ребенка в себе лелеет.
– Пироги у тебя вкусные, да речи едкие. Ты мне скажи…
Мужчина встал из-за стола и прижал Аксинью к печи. Она забыла, как быстро он может двигаться. Хищный зверь, ловкий, быстрый.
– Ко мне не подходи, – она сдержалась, не стала пятиться от него в испуге. Много чести незваному гостю.
– Да ты меня боишься, Аксинья? Или себя?
– Нет. Я всегда была не из пугливых. Я не боюсь тебя, а благодарю. Давно я поняла, кто спас от голодной смерти.
Строганов словно не услышал тех слов, что тяжело дались Аксинье.
– Скажи мне, где зарыта рука моя… обрубок, что кузнец отсек. Скажешь – уйду.
Она изумленно выпрямилась, посмотрела прямо в сине-серые глаза, сейчас напряженные и серьезные. И расхохоталась. Ее смех становился все громче,
