бывало: самые зоркие люди кочевья еще не рассмотрели тучу на горизонте, а атаман уже ровным голосом отдает распоряжения. Без крика, без нелепой, принятой в городах, показухи. Да и одет Сим похоже со Стариком. Все на нем – удобно разношенное, добротное. Вот только на его безрукавке есть вышивка: Сим очень ценит свою семью, и это тоже известно степи.
Насколько потемнеет кожа Сима к старости – кто скажет? Пока она довольно светлая: скорее медь, чем бронза. Приметных шрамов немного. Сим не избегает стычек и не разворачивает скакуна, завидя беду, но и глупо под удар не подставляется, если его не вывести из себя… Шрамы атамана для его ближних понятны. У левого виска – детский, полученный в зимнем буране. На шее недавний: заспорили два шатровых, а он пришел разнимать, покуда большой крови не пролилось. Малая кровь выявилась сразу, вместо приветственного слова в Сима кинули нож… а что атаман учудил в ответ, о том как раз теперь вне шатра какой-то недоросль норовит сложить песнь. Еще есть крупный шрам на правой руке, чуть ниже локтя. Говорят, нанесен саблей предков, проклятой на смерть. Зря старались завистники: Сим жив… Сидит, трет давно заросшую рану и приметно морщится. Пожалуй, лишь Старик понимает эту кривую улыбку, хоть он и слеп. Атаман намеренно оживляет давнюю боль, просит подтолкнуть к нужному решению в нынешнем непростом деле.
– Снова подозреваю: он поклоном спихивает с себя долги, – буркнул Старик и продолжил досадливо перечислять, обращаясь к единственному слушателю косвенно, не по имени а именно так – «он»: – Он не верит в тех, кто идет за ним. Не рад, что люди верят в него… Всё потому, что он до сих пор не унял свой страх. А страх бывает разный. За себя – совсем пустой, за тех, кто за спиной – ну, тут оправданий больше… за семью и весь род людской, – Старик поморщился. – А, чем я лучше? И мне страшно, Сим.
Сим – отчий атаман, знающий свое право принимать решения без оглядки на кого-либо в степи – снова поклонился, коснулся лбом пола. И тихонько рассмеялся.
– Хочу спросить. Вы каждый год бываете под стенами городов. Во исполнение закона приходите, из упорства или тут что-то большее? Я прежде был зол на закон. Скучно под стенами, особенно весной, когда степь цветет. Но прежде я жил проще.
– Кто пробует взлететь, однажды может и справиться. Но даже самому упрямому птенцу нужна хоть ничтожная, а поддержка… пусть она – ветер в лицо или дружеский взгляд в спину. Было время, и я презирал закон. Зачем приходить? Все равно не успеть всюду и не спасти тех, кому мы нужны. Зачем отвечать за слабых, исковерканных? Они, покинув город, рано или поздно сдаются, ищут для себя новые стены. Они красиво говорят о воле, но выбирают сытость. В них страх смерти гораздо больше страха утраты себя. И даже так, они всё реже выходят за ворота, хотя никто не связывает им руки и не ломает ноги, чтобы удержать в городе. Мне ли не знать…
Старик собрал бляшки в горсть, бросил, ударил ладонью, создал
