– оно вышло на поверхность. Он не заметил, как, он не знает, что теперь делать. Он циничен, юморит, он еще прекраснее и столько всего может и умеет. Он спрятал себя в тысячу новых проектов, которыми не занимается в полную силу, он не бывает дома, он пытается убежать.
Он принял решение, про последствия которого не знал. И сейчас ему нужна то ли помощь в реализации, то ли направление бегства.
Я не видела его таким. Я не думала, что это вообще возможно. Я испытывала весь «прием» позорное злорадство. Я внутренне ликовала и одновременно горевала, что все так, хотя могло бы быть совсем иначе. И поняла, что мне очень сильно, категорически не нравится то, что я чувствую, и не нравлюсь вот такая я.
Я пришла в гости одна. Меня научил Н, сорвав маскировку и спровоцировав обнаружить вслух, что ж я делаю. Я зашла с подарком – хорошей книжкой, которая, я точно знаю, придется ему по душе, с едой, которую, я уверена, он не поставит на общий стол. И с высоченной веткой белых лилий – с полменя ростом. Лилии пахли так, как должна пахнуть улетевшая мечта, дезедире, замок в облаках. И при каждом движении роняли пыльцу, желтую, сладкими комочками – я слизнула в первый раз с пальца из любопытства.
Я зашла, мне открыл Принц, разулыбался, сказал:
– О, замечательно, что ты пришла! Привет! Привет!
И хлопнул по плечу вместо начатого движения на стереотипные и универсальные для такой ситуации объятия. Я вручила лилию, вручила подарок, не раздевшись, не разувшись.
– Ну, раз такое дело, то вот тебе антиклассика и эксперимент в прозе – даже если не понравится, точно будет любопытно.
– Спасибо, любопытно, это мое, ты помнишь.
– Помню, ага.
Улыбка, легко на сердце, снимаю перчатки, разматываю шарф, стряхиваю подтаявший снег с шарфа, расстегиваюсь, стягиваю сапоги, аккуратно в общем бардаке ставлю их к стене, вешаю одежду.
– Можешь там помочь на кухне или проходи в комнату!
Полно народу, я никого практически не знаю. Здороваюсь со знакомыми, прохожу к ним, они заняты вырезанием из журнала картинок и склеиванием тематического коллажа. Присоединяюсь, мне находят ножницы, спрашивают, что я и где, сообщают, что давно меня не видно и не слышно.
– Я ж дитя, у меня не сессия, так коллоквиумы.
Отшучиваюсь. Диалог скачет, как кузнечик по травинкам. Все говорят, и я говорю. Все иронизируют, и иронизирую я, всем, возможно, не очень уютно, поскольку здесь реально – все! Те, кто не пересекается, кто знает и не знает друг друга. На поле брани появляются кисточки и краски, предлагается юбилейный отрез обоев под роспись – на память и с возможностью потом наклеить, при случае. Все вкладывают душу, оригинальничают, показывают себя. Я не знаю, что с этим делать. Я выхватываю несколько группиз, бывших, с которыми он теперь просто друзья. Я выхватываю глазами друзей, людей, оказавшихся здесь так же малообоснованно, как
