комнату. Но, так или иначе, каждое утро по свежему снежку, лужам, под дождём или солнцем, с троллейбуса на автобус, с автобуса на метро, с метро на трамвай и вперёд, дальше, выше – к знаниям. На третьем курсе одним из базисных предметов была фармакология. В двадцать четвёртой группе её вела совсем молодая с конопушками на миловидном лице женщина. Шмыгая носом (у неё был хронический насморк) и не имея привычки что-либо объяснять, за семинар она успевала опросить почти всех, задавая коварные блицвопросы. Мишка с ней совсем замучился – как ни учил, постоянно вляпывался. Хотя, надо сказать, не только он. Когда эта молодая и красивая женщина входила в аудиторию, в группе начиналась тихая паника. Плюс физиология с лягушками, военная кафедра с Семенюком и Пилипенко, их преподавателем. Ходили слухи, что Пилипенко из секретного шестого отдела, но по его вечно улыбающейся усатой физиономии ничего понять было нельзя – похохатывал, масляно смотрел на девиц, закручивал шуточки не хуже своего неординарного начальника и задолбал с зарином и заманом. На одном из занятий, когда медленно, как в раздумье, открылась дверь и через неё к ним протиснулась туша Семенюка, Пилипенко немедленно верноподданнически заорал:
– Встать!
Студенты вскочили.
Семенюк, ни на кого не глядя, продвинулся в середину помещения и вдруг застыл, уставившись в стенку около доски.
– Эт-то что такое? – недовольным и почему-то писклявым голосом он произнёс.
– Что, товарищ полковник?
– Что-что! – передразнил Семенюк и побагровел. – Что-что, ебит твою мать!
Протянул руку и толстым пальцем указал на почти незаметную щель в стене.
– Ведь только ремонт сделали! – рявкнул.
– Недосмотрели, товарищ полковник.
– Ах, недосмотрели…
Багровый от злости, громко сопя, Семенюк сдёрнул пухлой рукой на пол невиновный ни в чём плакат про эпидемиологическую службу и вышел, с грохотом хлопнув дверью.
Пилипенко подождал, пока затихнут шаги.
– Быстро плакат подняли и повесили, – распорядился, – продолжаем.
Группа облегчённо вздохнула.
Именно на третьем курсе они все резко, как-то скачком повзрослели, у каждого появились личные дела, и началось убыстряющееся отдаление друг от друга. Лев записался в школу танцев, Ольга пропадала в театральной студии, староста Люба вышла замуж, Клёпин крутил сложные фарцовные дела, Сергей всё хороводился с Надей, Маша Бододкина яростно училась, и только Мишка никак не мог найти себе применение. От этого вдруг начал перечитывать печальную «Анну Каренину» – похожие семьи, непохожие семьи… эмоции, чувства и резкий росчерк в конце.
– Мужики, она в меня влюбилась! – самодовольно сказал Клёпин.
– Чего-чего? Кто?
– Ну Шмыга, фармакологиня наша.
– То есть?
– Краснеет, глаза опускает. Кстати, уже месяц, как она меня не трогает. Понимает, что я ничего не знаю. Жалеет. Баба…
