как только отпущу себя в замыслах и даже мечтах, начну готовить праздник, все вдруг летит в тартарары! И ничего из запланированного ранее и кому-то обещанного не случается. Да-да, это все о том же, как рассмешить Бога!
Впрочем, в него я не верю! В моей семье, как я теперь из воспоминаний сознаю, никто и никогда в Бога не верил. Поэтому не надеялся на его снисхождение и помощь.
Что помнит каждый из детства? Друзей? Игрушки? Большие семейные посиделки? Рождественскую елку с яркими подарками, якобы от Деда Мороза? Отпуск где-то в райском уголке на этой планете? Нет!
«Маму и листопад!», – сказал бы я первое, что пришло в голову, не задумываясь. Остальное отсекается. Не потому, что было незначительным. Бабушка, дедушка, семья, дом, папа. Из перечисленного ничего этого не было!
Главное, почему мать лишила меня возможности общаться с отцом?!
По прошествии стольких лет, когда я сам стал дважды папой красавиц- дочек, мне это непонятно вдвой не. Даже спустя девять лет супружеской жизни, после развода с женой Карин, я не перестал быть своим девочкам – Сибилле и Софи внимательным и заботливым отцом. Без какого-либо примера для подражания в моей семье, состоящей лишь из мамы и старшего брата.
Дом, вернее квартира, конечно, у нас была. Небольшая. Не одна. Мать снимала постоянно где-то какое-то жилье. В пределах Берлина. Чтобы недолго добираться мне и брату в школу и в университет. Я не помню нашего проживания в одной и той же квартире более года. Мне приходилось каждый раз освобождать свои полки в шкафу, самостоятельно складывать в принесенные из супермаркета картонные коробки одежду, книжки и игрушки.
Брат Вольфганг, старший меня на целых двадцать лет, брал на себя более тяжелую работу. Мама считала его полноправным помощником по дому и, как мне часто казалось, своим любимчиком. Я же оставался всегда для них маленьким ребенком. Чуть ли не обузой!
Так. О детстве. Мама вспоминается – это понятно. «Но почему листопад?» – спрашиваю сам себя я снова и снова. Будто не было в моей тогдашней детской жизни лета, весны и зимы. Других, в сравнении с осенью, красок природы.
Как же тогда я смог стать художником, дизайнером, если ничего, кроме листопада, из детства не вынес?
Ответ выплывает из детских воспоминаний.
В нашем подъезде жил старик – сосед. Мать, когда ей надо было на смену, а брат еще находился на занятиях или на подработке в клинике (он был студентом медицинского факультета), оставляла меня, малыша, у герра Вилли Моритца. Мне он разрешал более фамильярную форму обращения: опа Вилли /*нем.: der Opa – дед/. Т ам-то я, наверное, и заразился «вирусом искусства».
Его двухкомнатный мирок был полон картин и красок. На обеденном столе всегда сохло какое-то новое полотно. Масло. Рядом стояла чашка недопитого кофе, в пепельнице дымилась сигарета. Я не припомню, чтобы он что-то вообще ел.
Эта неуютная, с совершенно ободранными стенами, никогда не прибираемая квартира художника Вилли и витающая повсюду атмосфера творчества и въелись
