объяснить.
– Те, кого можно стереть, – хмуро отозвался наводчик. – Значки на бумаге… Рисунки… Герои из книжки… Тьфу!
Стало трудно говорить. И вроде как дышать трудно. Мы исчезаем, понял Саня. Ох, до чего обидно…
Сколько раз он «на картах» нарочно подставлялся под снаряд – так это было по своей воле. Сколько раз его убивали – но в бою. А теперь, когда Малешкина бесцеремонно стирали, будто криво написанное слово с классной доски… Такой обиды он раньше не знал.
– Давай лапу, что ли, – медленно, глухо проговорил Домешек. – Пока я ее вижу еще.
Рукопожатие вышло крепким, хотя сквозь него виднелись заклепки на броне.
– А машина – почти как настоящая… – прошептал Саня.
Он вспомнил прежнюю свою, настоящую машину, убившую двух «тигров», и в груди разлилось тепло. Ух, как мы тогда с ребятами…
И пускай комбат подначивает насчет «посмертного героя» – с тех пор, как я умер, мне это совершенно все равно. Кому интересно, кто ты после смерти. Главное – что я успел, пока был живой. Короткая вышла жизнь, зато есть, чем гордиться. Можно было сделать лучше, конечно, и больше. Но мне просто не повезло, я не успел. Долго не везло сначала, потом не повезло в конце. Но пока была возможность, я Родине нормально послужил.
Я – человек, подумал Саня. За кого бы меня ни держали здесь, я – человек.
Я ЧЕЛОВЕК, подумал он громко, в полный голос.
Я ЧЕЛОВЕК, отозвался Домешек.
Я ЧЕЛОВЕК, поддержали Бянкин и Щербак.
Я ЧЕЛОВЕК, донеслось отовсюду.
И что-то странное произошло.
– А машина – как настоящая… – сказал Саня.
– С любовью, значит, рисовали, не то, что всякие кустики… Ты чего, Осип?
– Глянь-ка туда. И ты, лейтенант.
Из полуразмытой грязной кучи, в которую превратились кусты, торчала корма самоходки Беззубцева. На ней стоял комбат, уперев руки в бока, и недовольно озирался.
И машина, и комбат были такие взаправдашние – аж глаза резало.
Саня толкнул в плечо Домешека.
– Ты меня видишь?
– Отставить помирать, лейтенант. – Наводчик усмехнулся. – Что за чертовщина опять?
Они снова были здесь и чувствовали себя живее всех живых. Только мир вокруг потускнел и размазался. Зато машины и люди – наоборот, стали ярче и четче. Как будто карта отступила в тень, а батарею Беззубцева на ней подсветили яркими лампами.
– Ольха, с вами будет говорить Орел, – послышался сухой мертвый голос.
Саня с трудом поборол желание встать навытяжку.
А в эфире знакомо проскрежетало:
– Малешкин!
Полковник Дей был словно тяжело раненный или больной, которому говорить скучно, и делает он это через силу, по обязанности.
– Видишь его, Малешкин? Давай навстречу.
Саня посмотрел, куда указывала невидимая рука Дея, и увидел на карте, с той стороны, откуда выдвигался
