пожалуйста! – говорит она и пропускает впереди себя какого-то мужичка.
Мужичок в брезентовой синей робе, но без саквояжа, с которыми ездят врачи «Скорой», и на врача не похож, больше на водопроводчика. Я встаю ему навстречу.
–Это «перевозка»! – с вызовом поясняет мне Фаина Фёдоровна. – А это водитель.
Как? Как я отправлю такого больного без врача на перевозке?
А вот так! – не без ехидства читается в ответ в глазах Фаины Фёдоровны.
–Сидите тут и ни с места! – приказываю я женщине, Фаине и мужичку.
Бегу в регистратуру. Звоню сама в «Скорую».
– У меня все машины на вызове. Вы там сами врачи или кто? – слышится мне надсадный голос из трубки.
Конечно, «или кто». Только у них там великие специалисты.
Три тётеньки из регистратуры смотрят на меня мрачно и с неодобрением. Я снова иду по коридору. Очередь при виде меня недовольно гудит. Так, вероятно, перед революциями в толпе назревает бунт.
Когда я вхожу в кабинет и смотрю на мальчишку, я отчётливо понимаю, что бросить его на произвол судьбы не могу.
–Значит так, – говорю я, входя, Фаине Фёдоровне. -Я сейчас еду с ними, – я киваю головой в сторону матери с ребёнком и достаю из шкафа своё пальто. -Вы идёте в коридор и успокаиваете тех, кто там ждёт. Обещаете, что я приму всех, кто останется, хотя бы это было до завтрашнего утра. Остальные, кто не может ждать, пусть переписываются на другие дни.
–Да вы с ума сошли! Вас же растерзают! А заодно и меня!
–Всё объясните, закройтесь в кабинете и не открывайте до моего возвращения. Поехали!
Мать до этого стояла, уже готовая броситься на меня. Но теперь она, оценив мою решимость, безропотно подняла ребёнка на руки и пошла к двери.
–Сапоги-то оденьте! – крикнула мне вслед Фаина Фёдоровна. -И ложку Хачинашвили возьмите! – Она сует мне в руки операционную ложку, завёрнутую в салфетку.
–Поехали! – растрёпанный перевозчик недовольно крякает. Я иду за ним, так и не надев сапоги.
Однажды напротив одного из кабинетов в той старой моей поликлинике кто-то прикрутил к фикусу в кадке бумажную красную розу. Не иначе, как для красоты. Я помню её несуразные гофрированные лепестки. Эта роза была для меня первым цветочком в моём похоронном венке ещё той, советской умирающей медицины. Недаром всё тот же Жванецкий под всеобщий хохот читал с эстрады: «Выпишите лекарство то, которое лечит, а не то, которое есть в аптеке».
–Ну, вы же понимаете… – слышится везде. В коридорах, в ординаторских, в буфете. Все всё понимают, все значительно улыбаются, а иногда иронически подмигивают друг другу. А мои коллеги уже и не подмигивают. Они принимают жизнь такой, какая есть. Да и я принимаю её такой же, просто меня не оставляет ощущение, что я уже знаю что-то такое, до чего им ещё добираться и добираться. А что я такое знаю? Спросите меня, каких таких ценностей я хранитель? А я не отвечу. Да и ценности ли это на самом деле?
