свой дневник с записями и читал с листа. И боль его не терзала в такие моменты, наоборот, ему становилось хорошо, телом овладевала нега, раскачивала на волнах покоя.
Жора называл это состояние путешествием. Без конкретного адреса, просто путешествие туда, куда заведет его новый проситель. Он не знал, вернется ли обратно, погружаясь от раза к разу все глубже.
Но возвращался, видя вдалеке маячок.
Его ждала Лена. В ее руках всегда был зажат будто бы подсвеченный изнутри клубочек, и от него тянулась золотая нить, конец которой оказывался повязан на запястье путешественника Жоры.
Наступал момент, когда нить натягивалась, звенела подобно струне, и Жора шел обратно. Не шел даже, летел.
Лена улыбалась, обнимала его и наливала большую кружку крепкого чая. Рядом на блюдечке всегда лежала плитка горького шоколада для восстановления сил.
Сейчас его путь лежал к монастырю. Поймать попутку не составило труда. Правда, до места не довезут, придется прогуляться. Да ничего, там уж близко совсем. Главное успеть дотемна.
Темноту Жора не любил, хотя и не боялся, но все же встречаться с ней в незнакомом месте, в котором следы такого серьезного выброса исчезли за пару часов, не хотел бы. Заметали следы после принесения жертвы специально или они как‑то сами собой рассосались, не принципиально. Так и этак вывод один – силы замешаны серьезные.
Даже на кладбище, где с похорон могло пройти не одно десятилетие, насильственные смерти можно почуять на раз. А здесь и половина ночи не минула после того, как Жора услышал нечто напоминающее зов. Он бы сразу рванул, да у Лены разболелся зуб, она ходила из угла в угол, держась за щеку, заснула ближе к четырем утра, и тогда он тихонько вышел из квартиры.
Как добрался в потемках до стройки, не помнил, шел на автомате. Понял лишь, что к его приходу все закончилось. Зова больше не слышалось, и никакого фона не осталось. Заходить внутрь не стал, точно зная, что увидит.
Убитый вышел к нему сам, пройдя сквозь доски забора, зябко повел плечами и, оглянувшись назад, тяжко вздохнул. Эти привычки уйдут к сороковому дню. Не чувствуют они тепла или холода, дышать тоже отучится. Почти невидимый, стремительно становящийся частью предрассветных сумерек, призрак открывал рот, не догадываясь, что сразу после смерти никто не позволит ему разговаривать.
А этому еще и язык вырвали.
Не помеха, конечно, язык таким вовсе без надобности. Просто пока нельзя говорить, и все тут.
Явится если позже, там уже не заткнешь. Любят неживые поболтать. Только за гранью действуют свои законы. У Жоры были догадки, почему запрет лишь первые дни действует, но подтверждения им пока не нашлось.
С этим духом творилось странное. Он почти исчез, когда его со всех сторон окутали черные щупальца и затащили обратно в храм, из которого он только что вышел. Жора моргнуть не успел, как все закончилось.
Понять ничего он также не успел.
Нынче Жора шел
