время.
Она говорила обо всем в прошедшем времени, хотя была еще жива. Я поила ее травяным чаем и кормила с ложечки манной кашей. Мы словно поменялись местами: она была ребенком, а я – ее мамой.
– У нас была хорошая семья! Как я любила вас всех! – повторила она.
«Мамочка, что ты такое говоришь, ведь ты не умерла», – горько думала я, но сказать это вслух, конечно, не могла. Попросила лишь:
– Мамочка, скажи что-нибудь.
– Что я могу тебе сказать? Ты – наша кормилица.
– Мама, мама, о чем ты говоришь? – я гладила ее по руке.
– Что я тебе скажу? Ты – хорошая дочь. Не обижайся на меня, ладно?
Я беззвучно заплакала, понимая, что она наконец осознала, что с ней происходит. «Как же тебе тяжело сейчас, мамочка!»
А она снова, немного подумав, сказала:
– Вы все мои детки…
Эти слова она произносила с некоторым раздумьем. А потом добавила:
– Не оставляйте парня. Так много соблазнов. Дайте ему образование.
Это она о внуке.
– Не обижайте Машу. Она слабая.
Это она о внучке.
– Берегите друг друга.
Это она говорит всем нам.
– Господи Иисусе Христе!.. – неожиданно со вздохом говорит мама, и так, кажется, громко звучат эти красивые слова.
При этом она три раза перекрестилась своей слабеющей, изможденной рукой.
Такой я ее совсем не знаю.
Она молилась всегда в уединении и никогда не произносила имени Божия вслух. Все, что связано было с духовной жизнью, она тщательно таила в себе от чужого взгляда. Молилась только тогда, когда оставалась дома одна. Она совсем недавно вступила в это сакральное молитвенное общение с Небом и еще стеснялась, а может быть, сознательно не хотела показывать своего духовного настроя.
– Как хочется еще пожить. Хотя бы минут десять.
Время ее бренной жизни постепенно таяло, и сознание уже не могло контролировать привычное течение земного времени. Она мерила эту жизнь на минуты, на вздохи.
– Сколько длится эта болезнь! Не будем расшифровывать формулу здоровья. А кто может помочь?
Эти слова, эти выражения не были характерны для нее, она никогда так не говорила раньше. Это было какое-то новое мироощущение, новое сознание. Но что-то боролось еще в ней – земное не отпускало.
– Нет, я должна найти в себе силы, – она сжала свои кулачки, поднимая их вверх.
– Как сложится ваша жизнь… – не то спросила, не то просто сказала она, как бы задумавшись, и продолжила:
– Я беспокоюсь о здоровье ребят.
Она все еще по привычке думала и говорила о нас, хотя Небо все ближе притягивало ее к себе.
– Нет, я буду есть кашу через силу, – она не привыкла чувствовать себя беспомощной и старалась сопротивляться.
– Прости меня, – это говорилось мне.
За что она просила у меня прощения?
