пожалуй, я берусь вам достать в долг, – проговорил до сих пор молчавший Шлимович.
– Достаньте, Адольф Васильич, будьте другом. А что она, Лизавета Николавна, вам еще говорила?
– «Не может быть, – говорит, – чтобы он, будучи при таком большом дядином деле, не мог денег доставать».
– Ах, это она и мне поминутно говорит! Но, во-первых, у нас дело совсем небольшое, дядины деньги в домах и в капитале, а во-вторых, делом не я один заправляю, а ко мне цепной пес приставлен – старший приказчик. У него касса, а не у меня. Вот умрет дядя… Жалко, что вы ей не сказали, Лизавета Николаевна, что я ей уже ротонду купил. Прелестная ротонда, крытая бархатом, на черно-буром лисьем меху. Она спит и видит ротонду, и это ее утешило бы. Сегодня вечером, впрочем, я ей преподнесу ротонду… Одно вот только – как мне из дома урваться, если с дядей что-нибудь случилось?
Костя задумался и поник головой.
– Кушайте макароны-то, Константин Павлыч, кушайте, – сказала Лизавета Николаевна.
– Ах, Лизавета Николаевна, мне и кусок в горло не идет! Что она еще говорила? Дорезывайте уже, говорите.
– Многое говорила. У ней был сегодня какой-то антрепренер. Из Харькова или из Киева. Так она рассказывает. Дает ей пятьсот рублей в месяц и зовет ехать с собой. В оперетку зовет. Надя затем и приходила ко мне, чтоб посоветоваться. «Что я, – говорит, – тут в Петербурге получаю?
Семьдесят пять рублей в месяц. Положим, – говорит, – с будущего месяца за мой успех мне здешний антрепренер обещал сто двадцать пять, но ведь это все не то, что пятьсот». Разумеется, я ее уговаривала остаться в Петербурге, но она хочет ехать.
Костя вспыхнул и ударил кулаком по столу.
– Никуда я ее не пущу! Ни за что не пущу! – крикнул он.
Шлимович улыбнулся и молча покачал головой, но Лизавета Николаевна отвечала:
– А как вы ее не пустите? Разве у вас с ней контракт? Вздурит девчонка да и уедет. Она вон какие речи говорит:
«Что мне, – говорит, – Петербург? В провинции-то люди еще богаче. Там я себе такого медведя найду, что и…»
– Не уйдет она, никуда не уйдет! – горячился Костя.
– Конечно же, если можете ее удержать, то лучше удержать. Ведь вы к ней все-таки привыкли.
– Я без нее жить не могу, – проговорил Костя и слезливо заморгал глазами.
– Но ведь надо все ее прихоти исполнять, – продолжала Лизавета Николаевна. – Я, разумеется, говорила ей, что с милым рай и в шалаше, но она не внимает. Только и толкует, что, мол, пока молода, по тех пор и пожить. У ней такой расчет, кроме того, что здесь она за сто двадцать пять рублей служит, а там будет служить за пятьсот, здесь она в «Увеселительном зале», а ведь это все-таки не настоящий театр, а там она будет в настоящем большом театре.
– Конечно, там более на виду, – проговорил Шлимович. – Настоящая актриса, пятьсот рублей жалованья…
Карьера… Там ей цена вдвое будет.
– Неустойку даже хочет заплатить здешнему антрепренеру и ехать, – доколачивала Костю
