никак не связано с ней. Ее не подозревают в… Лучше вовремя остановиться.
Вечером Поль стала раздавать добытую в этот раз еду, начав, как обычно, с детей, оказавшихся с ней в одном бараке. С удивлением девушка отметила, что сегодня к ней подошло куда меньшее количество людей, чем обычно. Поэтому она сама направилась к ютившейся в углу женщине, которая последние несколько дней металась в лихорадке, усиливавшейся в ночи. Заключенная сверкнула на Поль глазами из-под своего мешка, в который куталась, чтобы хоть немного согреться. Поль протянула женщине сверток сухарей, но женщина шарахнулась от ее руки, как от чумной.
– Убирайся, нацистская шлюха, – буркнула она на довольно плохом французском, вероятно, тоже будучи эмигранткой из колонии, – пока я твою рожу не расцарапала!
Поль словно снова окатили ледяной водой. Все внутри разом рухнуло. Она неуверенно положила сухари на землю, рядом с озлобленной арестанткой, в надежде, что та все-таки одумается, и вернулась к Кэтрин. Подруга не спала, лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок.
– А ты что хотела? – шепотом спросила она. Поль легла рядом и уткнулась лицом в плечо американки, дрожа от попыток сдержать рвущиеся из груди рыдания. Кэтрин смягчилась и погладила Поль по отросшим немного волосам.
Перед глазами неминуемо всплывали мрачные воспоминания из оккупированного Парижа. Лица всех тех женщин, висевших на столбах и заборах, слившиеся в одно, молодое и нежное, принадлежавшее соседке Паскаля из противоположной по лестничной клетке квартиры. Кажется, ее звали Агата. Или Анна. Или Софи. Они мало общались до войны, в основном с ней разговаривал французик, ведь они дружили с детских лет. Поль плохо ее помнила, но эта девушка была доброй и веселой, даже как-то заходила к ним в гости и приносила в корзинке свежий багет из булочной на углу, в которой работала официанткой.
Сложно было не думать о кровавых потеках на ее тощих ногах в порванных чулках, об обляпанном рваном платье, о бурых пятнах на голове в спутанных торчащих клоками волосах. О стеклянных глазах на застывшем лице. Эта Софи или Агата приглянулась одному немецкому офицеру. Она уезжала на его машине под осуждающими взглядами соседей, возвращалась уже затемно; у нее были хорошие вещи, подаренные ее ухажером, блестящие лакированные туфельки и духи с ароматом ванили; и еда, много еды, которой она тоже делилась, говорила, что ей все это не к чему, да и она боится поправиться, чтобы ее Густав к ней не охладел. Незадолго до смерти, она сунула под дверь квартиры Паскаля записку, в которой были номер и время отправления стратегически важного состава с боеприпасами. Поезд они взорвали, но по возвращению с операции, уже не застали свою соседку живой. Она украшала собой ствол раскидистого вяза, росшего рядом с красивыми дверьми дома, а ее новые туфли, вернее одна из них, чудом уцелевшая, валялась на каменной мостовой.
Поль взяла Кэт за руку, вытерла слезы рукавом своей робы и потащила ее наружу. Когда они оказались под звездным небом, Поль легла головой на землю. Ей хотелось почувствовать
