со своими лошаденками, завел одну из них в фургон, и в половине первого мы выехали из конюшни.
Мы отъехали от конюшни километров шесть, и я нажал кнопку звонка, который есть почти во всех таких фургонах для связи между кузовным отделением и кабиной. Водитель послушно остановил машину и вопросительно уставился на меня, когда я, обойдя фургон, залез в кабину и уселся рядом с ним.
– Лошадка не буянит, – пояснил я, – а здесь у тебя теплее.
Он ухмыльнулся, включил зажигание и прокричал сквозь шум двигателя:
– Я так сразу и понял, что ты – малый не особо сознательный! Лошадь-то мы везем для продажи, должны доставить ее в лучшем виде!.. Если хозяин узнает, что ты ехал со мной, его хватит удар!
Вот уж нет. Хозяин, то есть Инскип, ничуть бы не удивился. Насчет хозяев я могу судить по собственному опыту – не такой уж это наивный народ.
– Хозяин… – с отвращением протянул я. – Пусть застрелится.
Он искоса взглянул на меня. Оказывается, это очень просто – изобразить из себя дрянного, мерзкого типа, стоит только захотеть. Водители фургонов на скачках всегда собираются вместе, никакой работы у них там нет. Зато есть время посплетничать в столовой; вообще они целый день слоняются без дела и точат лясы. Поэтому слушок о том, что у Инскипа завелся подозрительный конюх, может разлететься во все стороны очень быстро.
Мы остановились перекусить в придорожном кафе, а потом еще раз возле магазинчика, по моей просьбе. Я купил две шерстяные рубашки, черный свитер, толстые носки, шерстяные перчатки и вязаную шапочку с козырьком – такие были почти на всех конюхах в это холоднющее утро. Водитель тоже зашел в магазин купить себе пару носков и, глядя на мои покупки, заметил, что у меня, видать, денег куры не клюют. Я хитро подмигнул ему – надо уметь жить, приятель. По глазам я понял, что его сомнения на мой счет увеличились.
Ближе к вечеру мы въехали в ворота скаковой конюшни в Лестершире. Тут я по-настоящему смог оценить качество проделанной Бекеттом работы. Я должен был везти обратно прекрасного скакуна, только начинавшего свою карьеру. Он был продан полковнику Бекетту со всеми поданными заявками. А это значило, сказал его бывший конюх (он расставался с жеребцом, словно с родным сыном), что он может участвовать во всех скачках, на которые его записал бывший владелец.
– А на какие скачки он записан? – поинтересовался я.
– Много куда, точно не помню. Ньюбери, Челтенхем, Сандаун, еще куда-то, а первый его заезд – на той неделе в Бристоле. – Он с сожалением передал мне недоуздок. – Ума не приложу, чего это вдруг наш Старик надумал отдавать такого красавца… Смотри, если на скачках увижу, что плохо за ним ходишь, всю душу из тебя вытрясу, попомни мое слово.
– Как его зовут? – спросил я.
– Искрометный… Искрочка ты моя… Искриночка… ну, прощай, дружище… – Он любовно погладил лошадь по носу.
Мы погрузили ее в фургон,
