на большой перемене подошла в школьном дворе к Андрюхе Нечипоренко, который давно за ней безуспешно ухлёстывал, и соврала тому, что учитель её изнасиловал. Андрюха, взяв с собой двух дружков, подкараулил препода после уроков: тому здорово досталось. Затем было долгое разбирательство с полицией; пацанов чуть не посадили. К счастью, после родительской беготни и слёз (а может, и денег, бес его знает) мальчишкам удалось отделаться лёгким испугом.
Пришлось Машке в качестве наглядной благодарности расплачиваться натурой. А куда было деваться? Ничего ценного, кроме собственного тела, она не имела. Целый месяц Андрюха таскал её по подвалам и чердакам, потому что дома у него сидела любопытная и довольно сварливая мать, там никакого секса у них бы не получилось… Особенно не нравились ей чердаки – с вездесущими голубиными перьями и толстым слоем помёта повсюду. Андрюха как мужик не внушал ей абсолютно никаких чувств, так что с ним она не выдержала дольше месяца. А потом, вдобавок, припёрло сделать аборт, после которого – несмотря на полученные с перепуганного кавалера деньги – Машка стала и вовсе испытывать к Андрюхе отвращение. Тогда она его без сожаления бросила.
Затем была какая-то полуслучайная компания, в которой Машка шапочно потусовалась – недели полторы – на дискотеке. До тех пор, пока новообретённые товарищи по времяпрепровождению не оттрахали её ночью вчетвером – прямо под хлебным магазином на улице Пролетарской.
Машка в конце концов уяснила, что теперь ей терять нечего. И понеслось: она крутила шуры-муры то с одним, то с другим, то с третьим… Её имели на речке. Имели во дворике детского садика. Даже в её собственном подъезде… Сначала с ней были, в основном, парни из её школы. Потом – и вовсе кто угодно… Дальнейшие Машкины амуры туманились и путались, длинная цепочка воспоминаний с бессчётными звеньями портретных характеристик слишком разбрасывалась во времени и пространстве для того чтобы различимо улечься в расплывавшемся мозгу Чуба; он закрывал глаза и вскоре уплывал в тёплую пелену сновидений, бестревожно посвистывая носом.
Со временем всё рассказанное невестой действительно стало казаться ему почти сновидением, далёкой сказкой наподобие «Тысячи и одной ночи», которую он в детстве – каждый день в одно и то же время – слушал по радиоприёмнику, когда работал с матерью в огороде. А если не сказкой, то чем-то наподобие досужей байки, в которой тоже нет ничего, кроме увлекательной неправды. И с постепенной неуклонностью память о прошлом Марии вытеснялась из головы Чуба пониманием того, что теперь его собственная жизнь, впервые осенённая продолжительной привязанностью женщины, должна обрести новый смысл.
Этот смысл был неясен с непривычки, но уже угадывался, прощупываясь в том тёплом теле, которое беззащитно и требовательно прижималось к Чубу по ночам, обволакивало и дарило быстро сделавшиеся для него привычными
