надсадно кричит, а потом он встаёт на лапы и разевает на нас чёрный железный клюв. Я слышу в этом обвинение.
Моя левая рука, которую мне забыли привязать из-за тяжёлой ночи, закрывает мне глаза, и я не противлюсь её решению. Второй рукой я зажимаю ухо, вжимаясь в камень другим. Но я всё равно слышу, как ворон кричит. Слышится ещё один удар и ещё. Всего я насчитала шесть ударов. Шесть воронов. Я останавливаюсь на этом, читая это число как гадальную карту, а потом всё тонет в их крике.
В конце концов, и это наступает очень быстро, этот общий крик стаи заполоняет весь собор, но… это не единственное, что происходит. Я стряхиваю руку, прижимая её со всей силы к скамье, и оглядываюсь… да. Птиц так много, что они заслоняют собой весь свет. И нет больше его у сводов, как и голоса святого мастера нет, всё поглотило в себе вороньё – и свет и звуки молитвы. Это за наши грехи. Я в ужасе смотрю на мужа. Это за наши грехи.
Нейрофизиолог, мастер Тьяарноарр, мужчина высокий и крепкий, вежливо обращаясь к священнику, просит перестать читать и говорит всем остальным, что почитает за лучшее покинуть это место и – главное – вынести меня, так как аномалия, с которой мы столкнулись, явно влияет на меня пагубно.
Конечно. Конечно, пагубно влияет, и, конечно, важнее всего вынести меня, ведь кого иначе он будет показывать в анатомическом театре с той же вежливой улыбкой, отточенными жестами, переложением циркового балагана для интеллектуальной элиты этого мира.
Не дожидаясь знаков одобрения от остальных, которые, конечно же, следуют, он идёт к двери, соединяющей собор с коридором Института, с его холодной наборной чёрно-белой плиткой, высокими потолками, тоже стрельчатыми, но без украшений, с запахом мочи, дезинфицирующих средств, рвоты, книг…
Мастер Тьяарноарр подходит и толкает ручку, однако та не поддаётся. Скоро к нему присоединяется шуйца-хозяин с его сильными, привыкшими скручивать буйных пациентов руками и оба санитара с теми же навыками. Однако им не удаётся открыть дверь и вчетвером.
Хирург на них смотрит холодно, говорит, что во время сакровых бурь эта дверь действительно иногда самопроизвольно блокируется, потому что во время возмущений тонких границ миров, подобных нынешнему, живая механика иногда расширяется, что и становится причиной страданий всех сакрозависимых механоидов, а в Институте вся механика живая, так как это здание изначально проектировалось как имеющее повышенную чувствительность. Ради коматозных и кататоничных пациентов, разумеется.
Это здание – точный научный инструмент.
Так бывает, что дверь блокируется. Так бывает, что птицы бьются в стекло или стаями сходят с ума, но это всё случилось одновременно.
И буря слишком продолжительная, и птиц, птиц слишком много, и та, первая, с переломанной шеей, восстала из мёртвых, именно восстала из мёртвых. И я… я не сплю, после всех этих припадков, после этого марафона
