аэропорт, а весь район, а потом номера банковских счетов и планы нового строительства, новые перспективы и планы. Нет, он не мечтал о Куршавеле или Портофино, о Монте-Карло или Лас-Вегасе, он мечтал об огромном деле – управлении одним городом как государством, где всё будет зависеть от его воли, происходить по мановению его руки, согласно его весомому слову. Он Хозяин. Ему не нужен весь мир, а нужен мир в его хозяйстве. Ему нужен свой маленький мир, живущий по его законам, и аэропорт и район вокруг него – это краеугольный камень его будущего царства, начало его восхождения на трон…
Зодчий подошёл к кульману и лениво погонял рейсшину по бескрайнему белому полю. Работать пока не с чем – нет чётких планов, нет карт и схем, нет даже идеи. Но мысль уже есть, как невесомая призрачная тень огромного строительства. Это потом она превратится в масштабную стройку с кучами песка и щебня, тоннами стекла и цемента, сотнями рабочих и десятками единиц техники, а пока мысль просто парит, вырвавшись из сознания Зодчего, «дышит» свободой над белым ватманом, не захваченная пока в плен расчётами и масштабами.
Михаил Иванович вздохнул и отошёл от прибора, который раньше был неотъемлемой частью труда советских инженеров, а теперь не выдерживал конкуренции с САПРом – системой автоматизированного проектирования на базе персонального компьютера. Он работал вдохновенно, как гений, и радовался каждой технической новинке, помогающей воплощать идеи в реальность, но и не отказывался от старых надёжных помощников. Кульман в его кабинете был не просто напоминанием о прошлом, а востребованным рабочим инструментом, помогающим ещё думать. Вот только мысли, ударившись о белый лист ватмана, пошли не о работе, а о единственной дочери, своевольно упорхнувшей из дома…
Глава 3. Ниша
Я живу в том уединении, которое столь болезненно в юности,
но восхитительно в зрелости.
Альберт Эйнштейн
Утро застаёт планету каждый раз незаметно и неожиданно.
Словно исподволь светлеющее небо вдруг озаряется розовым светом, будто кто-то краски разлил, и на него огненной колесницей выкатывается ленивое солнце, начинающее медленно, но верно, стирать с тротуаров тени. Блаженная тишина нарушается птичьим гомоном и шумом машин. Люди начинают просыпаться и вставать: не с той ноги, разумеется, иначе как объяснить то, что они вытворяют в течении дня на протяжении веков?! И вот наступает день, и утро растворяется в нём так же обычно, как пришло, как сахар в кофе…
Моисей Израилевич снял турку с плитки, ловко поставил её на подставочку из можжевельника на стол и потянулся. Как же трудно тянуться вверх в его возрасте! Впрочем, гнуться ещё сложнее, но и особого выбора у него уже нет.
– Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почёт! – пропел он себе под нос, входя в ванную.
