style="font-size:15px;"> – Да, – подтвердила Алька, – мы скрипачки.
– И параллельно пишете статьи в журнал?
– Именно.
– Что ж. – Вертухова первый раз за все время вздохнула. – Мне нравится идея написать статью о Павле Тимофеевиче. И еще больше меня радует, что сделает это не искушенный и равнодушный музыкальный критик, а молодежь, которой Павел посвятил последние годы жизни.
Вертухова отодвинула чашку и замолчала. Ленка сосредоточенно жевала пирог, Алька разглядывала стены кухни, увешанные картинами.
– Я прошу меня извинить, – слегка изменившимся голосом сказала Вертухова, – стараюсь не думать об этом, но не могу. Какая нелепость, страшная, трагическая нелепость! Ведь это был удивительный, неординарный человек, настоящий музыкант. – Зинаида Ильинична поспешно встала из-за стола, вышла в комнату и тут же вернулась с кипой папок. – Вот, – она бережно раскрыла одну из них, – видите, чем он занимался в последние годы? Да-да, это его собственные переложения опер. Тут и Вагнер, и Чайковский, и Римский-Корсаков, и многие другие композиторы. Невероятный, титанический труд – он не спешил его публиковать, доделывал, беспрестанно совершенствовал. Он начал заниматься этим, когда мы еще были вместе.
– Отчего вы расстались? – осторожно спросила Алька, удивленная такой осведомленностью Вертуховой о делах бывшего мужа.
– В двух словах не скажешь. Видите ли, такие личности, как Павел Тимофеевич, – одиночки. Они не созданы для жизни в семье. В сущности, я всегда понимала это. Знала, что жить с ним будет непросто. А оказалось – невозможно. Винить в этом некого. Его вообще раздражали люди, реальные, обыкновенные люди. Они отвлекали его от своих мыслей. Требовать от него, чтобы он был рядом, немыслимо. Но это я понимаю сейчас, а тогда… как всякой женщине, мне хотелось внимания, заботы, участия. Он злился, взрывался… Это не для статьи, но почему-то мне хочется, чтобы вы поняли – я ни в чем не виню мужа, я им горжусь.
– Зинаида Ильинична, – Алька почувствовала, что нужный момент настал, – мы бы хотели, чтобы вы рассказали нам о последних годах Павла Тимофеевича, когда он работал с нами. Чем он жил, какие люди его окружали.
Вертухова печально покачала головой:
– Я же говорю, Павел не любил людей. Последние три-четыре года он и вовсе сделался мизантропом. Жил один, никуда не выезжал, кроме работы. Друзей забросил, да, честно говоря, их у него и не было, настоящих друзей. Он жил всегда одной музыкой. Правда… – Вертухова замялась, отхлебнула совсем остывший чай, и поглядела куда-то вбок, – правда, в последние годы, кажется, у него в жизни появилось кое-что.
– Что? – Алька нетерпеливо заерзала на стуле.
– А что появляется у стареющих, нуждающихся в источнике вдохновения мужчин?
– Вы имеете в виду новый роман?
Вертухова кивнула:
– Я лично его пассию не видела, но некоторые из наших общих знакомых передавали мне… И сам Павел в разговоре по телефону намекал на необычайный творческий подъем,
