сложной судьбе, по окончанию сего дня.
Ибо никто не желает пленения Мрачной тучи, но – да свершится же его отмщение, скоро ли, поздно ли…»
Торонта
Гордый, можно даже сказать, полный холодного достоинства уверенности в своей силе и своей идее – да, этот взгляд металлических глаз не давал покоя и так раздражал двух здоровенных мускулистых догов.
Они тащили его по грязной, вымокшей дороге, кидали сотню, а может, и тысячу раз головою вниз, прямо туда, в эту склизкую, еще не просохшую после дождя почву, добавляя к этому пинков, толчков и грубой ругани.
Кровь, запекшаяся местами на висках, а кое-где стекавшая просто, подобно карминово-гранатовому соку вина, с черных, спутанных волос, оставляла следы на лесной тропе, но и она не застилала взгляд, не мешала смотреть ему прямо, с ощущением духовного превосходства над двумя солдатами.
Охотничьи псы лишь физически владели телом Торонты, но морально – он остался на правах победителя. Пристальным и весьма спокойным взором прощупывал он двоих силачей-догов, скользил по ним проницательными глазами, ни разу даже не моргнув, останавливаясь периодически на стройных ногах, широких плечах и мускулистых телах, и снова переходя на их искаженные неистовством и яростью лики.
Путь у них долог, утомителен, пройти его – весьма тяжелое бремя. Следовало пересечь всю западную лесную полосу, перейти два раза вброд, поскольку, именно по вине сырой и довольно влажной в этом году осени, ручьи и реки даже не собирались еще мелеть, словно негодуя по поводу скорого прибытия зимы.
Шли мрачною, уверенной поступью – да и что ж было делать? За выполнением задания грядет следующее, затем – долгожданный привал, возможно, скупая награда с человеческих рук в виде костей или иных останков очередной жертвы, павшей на охоте. Такова она, жизнь…
***
С полураскрытого края рта оскаленной в ухмылке пасти скользнула по плечу капля слюны и канула в бездну оврага, откуда частые падения отражали гулкое, поражающее слух эхо…
Торонта брезгливо поморщился. Ужасная штука – бешенство, хорошо, что он не страдает и не страдал никогда этой болезнью, как эта псина, да-да, сейчас он склонится к его плечу, да-да, давай, салдафон*, что же ты мне собираешься сказать?
От склоненного к нему совсем близко подбородка и скул одного из догов, почти дышащего ему в нос, несло вонью. «Побереги силы, да, это я к тебе обращаюсь, ирод, черт возьми тебя и твои глаза, жаль, нельзя их тебе вырвать, чтобы е смотреть в них никогда больше в этой конченой жизни!»
Весь путь он игнорировал насмешки, удары и угрозы двух служак-верзил, торопящихся теперь дойти до первой остановки, воспользовавшись последними солнечными лучами этого долго тянувшегося дня…
–Посмотри на него, стоит, не шевелится, чистый истукан! –
–Потише с ним, знаешь же, кто это? –
– Нет… Может, догадаюсь, пока дойдем. Но, честно, не втюхиваю, кто это.–
–Сейчас уж нет
