не будут и ведать обо мне, где я, когда я ни с кем не буду корреспонденции иметь, или переписки; хотя я какую нужду не буду терпеть, руки помощи никто мне не подаст; а, может быть, им там скажут, что я уже умерла, что меня и на свете нет; они только поплачут и скажут: лучше ей умереть, а не целый век мучится. С этими мыслями ослабела, все мои чувства онемели, а после пролила слёзы. Муж мой очень испугался и жалел после, что мне сказал правду, боялся, чтоб я не умерла.
Истинная его ко мне любовь принудила дух свой стеснить и утаивать эту тоску и перестать плакать, и должна была и его ещё подкреплять, чтоб он себя не сокрушил: он всего света дороже был. Вот любовь до чего довела: всё оставила, и честь, и богатство, и сродников, и стражду с ним и скитаюсь. Этому причина всё непорочная любовь, которою я не постыжусь ни перед Богом, ни перед целым светом, потому что он один в сердце моём был. Мне казалось, что он для меня родился и я для него, и нам друг без друга жить нельзя. И по сей час в одном рассуждении и не тужу, что мой век пропал, но благодарю Бога моего, что Он мне дал знать такого человека, который того стоил, чтоб мне за любовь жизнью своей заплатить, целый век странствовать и всякие беды сносить. Могу сказать – беспримерные беды: после услышите, ежели слабость моего здоровья допустит все мои беды описать.
И так нас довезли до города (Троицк – Печерский). Я вся расплакана; свекор мой очень испугался, видя меня в таком состоянии, однако говорить было нельзя, потому офицер сам тут с нами и унтер-офицер. Поставили уже нас вместе, а не на разных квартирах и у дверей поставили часовых, примкнуты штыки. Тут мы жили с неделю, пока приготовили судно, на чём нас вести водой (рекой Печорой). Для меня всё это ужасно было, должно было молчанием покрывать. Моя воспитательница, которой я от матери своей препоручена была, не хотела меня оставить, со мной и в деревню поехала; думала она, что там злое время проживём, однако не так сделалось, как мы думали, принуждена меня покинуть. Она человек чужестранный, не могла этой суровости вынести, однако, сколько можно ей было, эти дни старалась, ходила на то несчастное судно, на котором нас повезут, всё там прибирала, стены обивала, чтобы сырость насквозь не прошла, чтоб я не простудилась, павильон поставила, чуланчик выгородила, где нам иметь своё пребывание, и всё то оплакивала.
Пришёл тот горестный день, как нам надобно ехать. Людей нам дали для услуг 10 человек, а женщин на каждую персону по человеку, всего 5 человек. Я хотела свою девку взять с собой, однако золовки мои отговорили, для себя включили в то число свою, а мне дали девку, которая была помощницей у прачек, ничего делать не умела, как только платья мыть. Принуждена я им в том была согласиться. Девка моя плачет, не хочет от меня отстать, я уже её просила, чтоб она мне больше не докучала. Пускай так будет, как судьба определила. И так я хорошо собралась: даже рабы своей не имела, денег ни полполушки. Сколько имела при себе эта моя воспитательница,
