Аня. – Тоже за километр видно, что художник или писатель. И одеваетесь одинаково, и говорите тоже. Так что не надо на других херню всякую говорить. Просто не сотвори себе кумира.
– Не сотвори из себя кумира, – громко и торжественно сказал Лутковский, как будто его осенило, и, запнувшись на фразе, он неожиданно икнул.
Зазвенел колокольчик, дверь открылась, и в магазин протиснулся очень толстый человек.
– Здрасте, – фамильярно сказал он и близоруко прищурился, разглядывая Ленца и Лутковского.
11
Это был человек небольшого роста при выдающихся телесных габаритах, с копеечным немигающим взглядом, крупной залысиной и беспокойным поведением. Даже стоя на месте и вглядываясь в наших персонажей, он заметно волновался, по крайней мере, визуально создавалось именно такое впечатление. На нём была футболка с Тарасом Шевченко в камуфляже и разгрузке. Кроме того, Кобзарь держал в руках винтовку М-16. Мужчина вытер о футболку руку, улыбнулся и протянул ладонь в сторону Ленца и Лутковского.
– Привет, – обрадовано сказал он. – Не ожидал вас здесь увидеть.
– Привет, Аркаша, – удивился Ленц. – И я тебя не ждал здесь. Каким ветром?
– По работе, – кратко, но не без гордости ответил толстый мужчина. – Я теперь на телевидении, – добавил он с напускным равнодушием.
– Кириченко, не мути, – недружелюбно сказал Лутковский. – На каком телевидении? Кто из идиотов тебя туда забрал и что ты здесь ищешь?
– А что ты стартуешь сразу? – обиделся на Лутковского Аркадий. – Ну, Паша Онисько устроил на «плюсы». Он сейчас…
– Знаю, где он сейчас, – прервал рассказ Аркадия Лутковский. – А здесь чего? Нас искал для интервью?
– Нужны вы кому-то, – высокомерно хмыкнул Кириченко. – Тут герой войны с собой покончил. Застрелился.
– А то, что он застрелился, это точно? – перебив Кириченко вмешался Ленц.
– Точно. Похороны были вот только. Мы опоздали. Но парень герой.
– Этот парень мой сосед, – после короткой паузы сказал Лутковский. – Он накачал себя наркотой до смерти, предварительно обложившись иконами.
Кириченко выпучил глаза и громко, по слогам произнёс: – Ни-ху-я-се-бе! – с каждым слогом глаза его расширялись всё больше и больше. В этой карей пустоте замерцали радостным предчувствием какие-то безумные искры. Даже сам матерный выкрик выражал удовлетворение и радость, как при находке чего-то ценного. Глядя на журналиста, Ленц скептически усмехнулся и сказал:
– Знаешь, Аркаша, когда-нибудь в Киеве памятник поставят жертвам журналистики. И даже не памятник, а мемориал.
– Памятник, – растерянно пробормотал Кириченко. – Так стоит же. На Отрадном, в парке.
– Ты видел это чудо? – Ленц обратился к Лутковскому.
– Рука с эскимо. Да, видел, – равнодушно ответил Владимир.
– С микрофоном, – поправил Кириченко.
– Тогда уже скорее с гранатой, – усмехнулся Ленц. – Но я, Аркаша, о другом
