пробормотал Варламов и замолчал, не став продолжать свою мысль.
– Ты сам-то кто? С Горького к нам приехал, – усмехнулся Бычков.
– А ты кто? – спросил Костю Лутковский.
– Ладно, хватит пургу гнать, – перебив этот разговор, сказал Тарас. – А то договоримся до срача.
Все замолчали. Повисла нелепая и неловкая пауза. Лутковскому сразу стало неуютно в этой внезапно проявившейся атмосфере. Он почувствовал, что и его приятели испытывают точно такой же дискомфорт. Молчание трансформировалось в пустоту, из которой хотелось немедленно уйти. Всё должно было окончиться парой дежурных фраз, после которых все бы разошлись в разные стороны, но Бычков неожиданно продолжил тему:
– Я когда в Самарканде жил, узбеки там были самыми лютыми националистами. Они всех белых людей русскими называли. Вот интересно, у тех пацанов, с которыми я тогда тусил, какие национальности были?
– Разные, – ответил Лутковский отхлебнув из чашки.
– Зато мы сейчас все узбеки, – усмехнулся Тарас.
– В смысле? – спросил Варламов.
– В смысле, кто не с нами, тот кацап, – ответил Лутковский.
– Кстати, – задумчиво сказал Тарас, – а как мы называем этих узкоглазых?
– Узкоглазыми, – ответили в унисон Варламов и Лутковский.
– А, ну да, – махнул рукой Тарас.
– Что-то много на себя берём – узкоглазые, черножопые, кацапы. Мечты о мировой гегемонии – это для нас равно состоянию аффекта, – усмехнулся Лутковский.
– Так это у всех так. Моё село найкраще – критическая формула, оправдывающая агрессию против соседнего села, – заявил Варламов. – И без всякого аффекта.
– Преступления, совершённые в таком состоянии, не караются законом, – убеждённо сказал Тарас.
– Брехня, – ответил Бычков. – Это в исключительных случаях работает. Типа, на твоих глазах твоего ребёнка убили, и ты в полной невменухе чудишь с топором в руках, а после, очнувшись по колено в крови, заявляешь на себя в мусарню, мол, пидор я гнойный и вонючий, вяжите меня по рукам и ногам. Тогда тебя помещают в самый строгий дурдом и после успешного лечения отправляют на выписку.
– А Глота, интересно, тоже в аффекте на себя руки наложил? – спросил Притула.
– Вполне вероятно, – ответил ему Варламов. – А хули. Все эти иконы как-то ненормально смотрятся в этом контексте.
– Жутко, – уточнил Лутковский и с удовольствием констатировал: – хорошее молоко у тебя, Гена. Я такого сто лет не пил.
– Это козье, Маша где-то покупает, – скоро проговорил Гена и вернулся к прежней теме: – Может, на эту жуть этот Олег и рассчитывал. Даже если это аффект, то явно парень думал об этом. Смотрится как акция.
– Типа привлечь общественность к проблемам ветеранов, – злобно усмехнулся Лутковский, вспомнив недавнюю беседу с журналистами.
– Иди, поговори об этом со своими коллегами, – ответил Варламов.
