цинизма, странным образом сочетавшегося с молодой бравадой. Сколько раз эта гремучая смесь взрывалась, приводя к неожиданным конфузам на людях! С Жанны-то взятки гладки, ей всё нипочём; а вот Останину не раз приходилось краснеть перед посторонней публикой. И откуда у него только брались моральные силы выдерживать все закидоны юной пассии… Иногда, пытаясь беспристрастно взглянуть на себя со стороны, он удивлялся собственному долготерпению. Наверное, это можно назвать зависимостью. Не лишённой приятности, впрочем; как говорится, из песни слова не выкинешь.
– Ты у меня прямо знак быстротечности, – сказал ей Останин однажды, когда Жанна ненадолго появилась у него, позвонила куда-то по телефону, пошушукалась и заторопилась уходить. – Словно комета в тёмном небе: поманила своим обманчивым хвостом – и тю-тю!
– Если я комета, тогда ты что-то типа пенька на лесной поляне, – насмешливо хмыкнула она, подкрашивая губы перед зеркальцем.
– И что же у тебя пенёк олицетворяет? Замшелость и косность?
– Ну зачем же сразу косность. Нет, не косность, но, как минимум, постоянство… А кометы, кажется, считались предвестницами бедствий?
– В принципе, да. Но вообще в древности им приписывали много разного. Когда в Риме убили Юлия Цезаря, на небосклоне появилась яркая комета, и в народе говорили, что это вознеслась душа Цезаря, который превратился в бога.
– Это мне подходит. Я согласна – в богиню.
– Молода ты ещё для богини.
– А богинями не становятся. Ими рождаются.
Сказала это, чмокнула Останина в щёку и убежала. Вероятнее всего, на rendez-vous6 – а то куда же ещё – к очередному своему хахалю. Других-то интересов в жизни у неё, похоже, не имелось.
Знаки… Их можно видеть или не видеть; их можно понимать или не понимать; им можно верить или не верить, но что толку? Всё равно никуда не свернуть, не выскочить из своей колеи.
А знаком быстротечности Жанна всё-таки не была. Хотя бы потому, что Останину до сих пор не удалось выбросить её из сердца. И не представлялось возможным угадать (просчитать? почувствовать?), когда ему это удастся.
Ощущение, что он является хозяином собственной жизни, покинуло Останина. Его влекло потоком событий в неведомом направлении, и не было сил противиться. Да и желания противиться не было. Так речные струи влекут легковесную щепку – крутят, швыряют на перекатах, затягивают в омуты, чтобы затем вновь вытолкнуть на поверхность и пустить дальше по течению; и щепке всё равно, что вскоре ей предстоит оказаться выброшенной на берег, затеряться среди камней и разного случайного мусора, иссохнуть под лучами бесстрастного солнца… зато сейчас ей сумасшедшее и прекрасно!
Вообще-то не зря говорят, что дурной пример заразителен. «On devient moral dès qu’on est malheureux»7, – уверял Виктор Гюго; а Останин, а в ту пору отнюдь не чувствовал себя несчастным, оттого у него порой
rendez-vous – (буквально – приходите, явитесь); условленная встреча, свидание.
On devient moral dès qu’on est malheureux – Мы становимся моралистами, когда мы несчастны.
