был двоюродным братом Ядриэля, ему было всего лишь двадцать восемь лет. Ядриэль видел его ранее тем же вечером, когда забегал домой, чтобы стащить Литину выпечку перед началом дежурства Мигеля на кладбище.
Неужели произошел несчастный случай? Может, Мигель вышел с кладбища и его задавила машина? Не могли же его убить прямо на кладбище?
Им нужно было вернуться домой, чтобы узнать, что́ могло настолько болезненно оборвать жизнь Мигеля.
У Марицы ноги были длиннее, чем у Ядриэля, а его стягиватель плотно сжимал ребра, так что ему сложно было поспевать за ней. Портахе, спрятанный в рюкзаке, казался особенно тяжелым.
Как только они забежали за угол, то погрузились прямиком в хаос: громкие голоса, суетящиеся люди, тени, бегающие по занавескам.
Марица с лязгом распахнула калитку проволочной ограды и взбежала по крыльцу; Ядриэль не отставал. Его едва не сбил с ног брухо, пронесшийся мимо, но он сумел протиснуться внутрь.
Накануне Дня мертвых и без того в небольшом доме становилось, мягко говоря, совсем тесно. Все было заставлено вещами для предстоящего празднования. На изношенном кожаном диване были сложены шаткие груды коробок с молельными свечами, бабочками-монархами, сделанными из шелка, и сотнями разноцветных, аккуратно вырезанных папель пикадо[30]. На обеденном столе, отодвинутом к стене, в ожидании росписи лежали белые сахарные черепа.
Марица и Ядриэль должны были застать сцену приготовления к самому важному празднику в году, но вместо этого окунулись в панику. Марица вцепилась в худи Ядриэля, стараясь держаться вместе.
Мама Мигеля, Клаудиа, сидела за обеденным столом. Рядом с ней была бабушка Ядриэля, окруженная другими брухами. Они поглаживали Клаудию по рукам и что-то нежно говорили ей по-испански, но та была безутешна.
Горе прокатывалось по ней волнами – Ядриэль чувствовал их своим нутром. Он вздрогнул от ее вопля – истошного, первобытного, траурного. Ему слишком хорошо были знакомы эти крики. Он и сам когда-то пережил подобное.
Все, что оставалось делать Ядриэлю, – это наблюдать за исцеляющей магией своей бабушки.
Продолжая спокойно говорить на ухо Клаудии, она вытянула из во́рота черной блузы, расшитой яркими цветами, свой портахе – старые деревянные четки со священным оловянным сердцем на конце. Лита ловко открутила крышку и обмазала сердце куриной кровью.
– Usa mis manos, – сказала она мягким, уверенным голосом, призывая Госпожу. Четки замерцали золотым светом. – Te doy tranquilidad de espíritu[31].
Лита прижала наконечник четок ко лбу Клаудии. Спустя мгновение ее рыдания начали утихать. Боль ушла с лица, а морщинки сгладились. Ядриэль чувствовал, как ее боль медленно притупляется. Плечи Клаудии обмякли, пока она не откинулась на стуле с отяжелевшими членами. Руки на коленях замерли, и, хотя лицо покраснело, а слезы по-прежнему текли ручьем, ее страдания стали куда менее сильными.
Литины четки постепенно затухли, пока
Буквально: пробивная бумага (
Этими руками… я даю спокойствие твоему духу (
