сбежала! – заорал отец.
– Догадалась, что мы догадались, – на ходу крикнул Степа.
Он и сам не ожидал такой удачи – как в самых крутых боевиках, он, Степа, несется по длинному коридору за красивой белокурой воровкой. Путеводной звездой впереди мелькала алеющая в волосах заколка в виде банта.
– Па, она на первый этаж поехала! – крикнул Степа, увидев, как закрываются двери лифта.
– Там ее и сцапают, можно не торопиться.
Торопиться в таких учреждениях трудно – офисные лифты неповоротливы, в отличие от проворных офисных работников. Степа и папа сели наконец в кабину лифта, и отец вдруг обнял сына, чего давно уже не делал – мешали то ссоры, то плохие оценки, то мамина педагогика.
А девушка действительно спустилась вниз, к проходной, но по суете, по нервной атмосфере (а у воров чутье развито лучше, чем у всех остальных) поняла, что здесь уже все оцеплено. Она побежала к лифту. А Степа с папой только приехали. На их глазах двери лифта с девушкой закрылись. И лифт мчался уже на последний этаж. В этот момент Степе вдруг показалось, что лифт тоже в сговоре с преступниками – из неповоротливого офис ного лифта он вдруг превратился в воровской, мчащийся на скорости погони лифтище.
– Па, в погоню! – заорал Степа. Он, как и всякий мальчишка, мечтал о таком всю свою мальчишескую жизнь. Папа даже не успел опомниться, как Степа уже мчался по лестнице. Как все мальчишки, он не раз соревновался с лифтами и, конечно, всегда выигрывал. Но теперь это было не просто праздное соревнование. Это было то, ради чего любой мальчишка соревнуется с лифтами всю свою мальчишескую жизнь.
– Степа! – кричал папа, с трудом пытаясь угнаться за сыном.
Папа был стройный, моложавый, но все же ему было уже не четырнадцать, наоборот – сорок один. И бежать было трудно. В детстве он наверняка соревновался с лифтами и тоже, конечно, выигрывал. Но потом… В этом проклятом банке забыл о такой простой и важной тренировке, которая непременно пригодится. Папе было уже наплевать на сумму с нулями, наплевать на эту воровку, он боялся только одного – чтобы она не причинила вреда самому любимому, самому славному мальчугану на свете, у которого такая же рыжина в непослушных волосах, и такая же форма пальцев (снизу пухлые, а сверху тощие), и такие же чуть кривоватые ноги (потому что их предки, наверное, много ездили на лошадях), и такие же чуть сросшиеся на переносице брови, и такая же форма носа с аккуратной горбинкой (на эту горбинку можно класть спички – не упадут, проверено).
– Степа, стой!
Лестница была нереально длинной, казалось, она упирается в самое небо. Избитый образ. Избитый до тех пор, пока это образ. А если это реальность?
Папа увидел, что Степа влетел в чуть приоткрытую дверь. Наверное, на крышу. На крышу?! Да мама убьет и папу, и сына, если узнает. Все мамы фанатично ненавидят крыши. У папы то ли открылось второе дыхание, то ли выросли крылья. Он выскочил (на крышу?!) вслед за сыном. И вот тут-то и начинается самое интересное…
Начинается самое интересное
– Па… мы же бежали снизу вверх, верно?
