откоса, и неподвижно чернели их фигурки посреди летнего вечера.
То, что они увидели, превосходило их самые смелые представления о мировой несправедливости, превосходило меру их терпения: отряхиваясь от водяных брызг, из канала выходила Эллен, и на руках у нее был грудной младенец.
Младенец, которого они поджидали почти два месяца, младенец, которого они хотели спасти, чтобы оправдаться, чтобы им наконец разрешили сидеть на всех скамейках, – их младенец!
Держа за руку второго ребенка, на берегу стояла мать и кричала от ужаса и радости. Со всех сторон сбегались люди. Словно они все вынырнули из реки, как призраки, чтобы воспользоваться этой редчайшей возможностью и доказать, на какое сочувствие способны их сердца. Эллен в замешательстве стояла среди них. И тут она увидала на краю откоса своих друзей.
Женщина хотела обнять Эллен, но Эллен ее оттолкнула.
– Я ничего не могла поделать! – с отчаянием в голосе закричала она. – Я ничего не могла поделать! Я хотела вас позвать, но вы ушли слишком далеко, я хотела… – Она растолкала людей вокруг себя.
– О чем говорить! – холодно сказала набережная.
– Где мой театральный бинокль? – закричал Герберт.
Ханна и Рут безуспешно пытались сдержать слезы.
– Мы расплатимся по-другому, – прошептал Леон.
Эллен стояла перед ними, бледная и отчаявшаяся.
– Пойдем с нами, – спокойно сказал Георг и накинул ей на плечи свою куртку, – там наверху есть скамейки. Мы сейчас все вместе сядем на скамейку. Возьмем и сядем.
Шаги сапог проскрипели по гравию, бессмысленные и самодовольные – так шагают только те, кто сбился с пути. Дети в ужасе вскочили. Скамья опрокинулась.
– Ваши удостоверения! – потребовал голос. – Вы имеете право здесь сидеть?
Этот голос. Эллен отвернула лицо в сторону темноты.
– Да, – ответил Георг, окаменев от страха.
Ханна порылась в карманах своего пальто в поисках удостоверения. Но ничего не нашла. Леон оказался вне светлого круга, он попытался шмыгнуть в кусты, Герберт рванулся за ним. Его негнущаяся нога шаркнула по земле. Обоих вернули назад.
В тупой тишине стояли солдаты. Один из них был, кажется, офицер. Блестели серебром его погоны. Биби снова заплакала, но сразу умолкла.
– Все пропало, – шепнул Курт.
На секунду все участники сцены замерли. Офицер, стоявший между двух солдат, начал терять терпение; он раздраженно положил руку на револьвер.
– Я спросил, имеете ли вы право здесь сидеть!
Герберт два раза громко сглотнул.
– Вы арийцы?
Эллен застыла на месте, попыталась шагнуть вперед и вновь отпрянула в тень. Но когда офицер еще резче и раздельнее повторил вопрос, она быстро вступила в освещенный круг, привычным движением отбросила с лица свои короткие волосы и сказала: – Ты сам это знаешь, отец!
Каски, возможно, были задуманы специально для того, чтобы скрывать выражение лиц. Это подтверждалось на всех фронтах.
У
