зелёный, красный – иными словами, все цвета спектра – являются международно признанными объектами, однако в формировании идеи они не участвуют: им, подобно велосипеду, присуща цикличность! Содержимое мысли может принять обличье идеи в руках того, кому под силу ухватить её на лету.
Я увидел, как от сказанного мной глаза у Ларенсе буквально закатились внутрь; никогда ещё его белки´ не были столь выразительны! Он словно пытался отыскать внутри себя антитезу, которой мог бы меня срезать: не найдя её, он заговорил со мной о пятне у него на спине. Но тут – весьма кстати – пришли доложить, что моя машина готова.
Мы с Розиной отправились прочь, покинув литератора, который всё ещё подавал нам какие-то знаки: махал на прощанье, что ли?
Мотор зарычал, и мы рванули по улицам Парижа, не остановившись даже заплатить подорожную. Никакой возможности сбросить передачу, мы летели вперёд без передышки и через несколько часов, к полуночи, были уже в Марселе. Эта бешеная скорость и тот постоянный риск, который она с собой несла, сблизили меня с этой женщиной больше, чем могли бы привязать все годы, проведённые рядом; нас объединила важность того, что мы оба поставили на карту. Насколько всё-таки верно, что рутина лишь отдаляет людей друг от друга, тогда как непредвиденное со всеми своими опасностями способно сплотить их ещё больше. Наутро мы двинулись дальше, в Монте-Карло, где тут же устремились в казино! Моя спутница уселась к рулетке и выиграла пятьсот тысяч франков, поделившись со мной половиной! Уверен, именно вызванное вечерним выигрышем возбуждение сделало последующую ночь любви – первую для нас! – поистине незабываемой. Эта женщина, которую я слегка презирал и которую считал ниже себя, доказала мне, что существо, порочное во всех отношениях, превзойдёт того, кто просто умён.
Назавтра Розина Отрюш пожелала во что бы то ни стало посетить со мной выставку картин в поддержку жертв карточного стола; придя в восторг от полотна Кормона[79], она провозгласила: «Какая жалость, что вы не пишете таких картин! Вот была бы прелесть!» Эта фраза порадовала меня, доказав, что и за мной водится грешок – страсть выражать неосязаемость предположения. Предположением – незримым, но ощутимым – наполнено всё, что нас окружает: как же нам хочется верить в возможность произведения, созданного по смехотворному подобию вещей, которые никто никогда не видел!
На выходе из зала я остановился перед одной из последних картин Мари Лорансен[80]: вот ведь женщина, способная заработать на жизнь что кистью, что рулеткой! Напротив висел Пикассо – как и портной Рибби[81], ещё один мастер обращения с холстиной[82].
Моя подруга заявила:
– Решительно, живопись вам претит?
– Она наводит на меня скуку, граничащую с отвращением.
– Природа тоже вас отталкивает, в путешествии вы ни за что не хотите остановиться, осмотреть окрестности…
– Всё это я уже давно видал, и в природе меня занимает только солнце. А что если нам отправиться в Канны[83]?
Она согласилась.
Фернан-Анн Кормон (1845–1924) – франц. художник, автор картин на экзотические, исторические и батальные сюжеты. В 1890-х гг. (в 1894-м или 1895-м, по разным источникам) Пикабиа занимался на частных курсах в мастерской Кормона.
Мари Лорансен (1883–1956) – франц. художница спутница и муза Г. Аполлинера; в частности выставлялась с кубистами из «Золотого сечения», к которым одно время принадлежал Пикабиа. Они были дружны, она сотрудничала с «391», а Пикабиа продвигал на выставках её картины и написал несколько её «механоморфных» портретов – что не мешает ему в этом пассаже высмеивать её «остепенившийся» и финансово успешный псевдокубистский стиль 1920-х гг.
Ателье готового платья на Больших Бульварах.
Пикабиа, плохо переносивший чужую известность, явно завидует растущей популярности Пикассо – в том числе воодушевлению, с которым его приняли сюрреалисты.
Пикабиа обосновался в Каннах в конце 1924 г.
