вдовы, пополнив свой тощий кошелек и получив рекомендательное письмо.
– Я знал, что ты вот-вот сбежишь, – сказал Никита, когда Белов пришел к нему прощаться. – У тебя все эти дни было такое неспокойное, таинственное лицо. Как сказал поэт: «Уж рвется душа и жаждет странствий, уж торопятся ноги в путь веселый»[8].
– Не такой уж веселый, – проворчал Саша.
– Когда ж ты отпускную бумагу успел получить?
– Черт с ней, с бумагой. Я тогда в директорском кабинете вместе с Алешкиным паспортом и свой прихватил.
– Побег, значит. Отчаянный ты человек! А если поймают да вернут назад? За побег, сам знаешь, по уставу смертная казнь!
– Эх, Никита, Россия тем хороша, что у нас «ничего нельзя, но все можно». Мой побег и не заметит никто. Может, со мной поедешь?
– Сейчас не могу. Надобно дождаться письма от отца. Я приеду в Петербург в карете с гербами.
– Когда?
– Когда позовут. Саш, а где искать тебя в Петербурге?
– Я сам тебя найду. А вот как нам быть с Алешкой?
Никита задумался.
– Ты ищи его в Кронштадте, – он улыбнулся, – в котором Алешке «быть не надо», а я по дороге в Петербург наведаюсь в село Перовское. Может, он к маменьке побежал? Я бы на его месте так и сделал.
Друзья обнялись. В пять часов почтовая карета увезла Белова из Москвы.
Часть вторая
В дороге
1
Три дня шел дождь. Дороги в России всегда оставляли желать лучшего, а в то июльское лето старый лесной тракт, по которому пробиралась карета, представлял собой совершеннейшую трясину. Карета была большая, четырехместная, сделанная с учетом всех требований удобства и моды, но, глядя, как переваливается она с боку на бок, скрипит колесами, дрожит, преодолевая выбоины и ухабы, можно было только пожалеть сидящих в ней. От мокрых лошадиных спин валил пар. Кучер давно перестал щелкать кнутом и понукать лошадей, а сидел, втянув голову в плечи, и только молился, чтобы карета не завязла в грязи и не перевернулась.
Но Николай-угодник, защитник всех путешествующих, видно, не внял молитве. Лошади стали. Каждая их попытка вытащить карету на ровное место приводила к тому, что она подавалась вперед, готовая вот-вот преодолеть бугор, но в последний момент откатывалась на дно ямы, угрожающе кренясь набок.
– О, эти русские дороги! Эти русские кучера! Эти русские лошади! – раздалось из кареты.
– Загрязли, ваше сиятельство, как есть загрязли. Хворост под колеса надо положить, а то их так и засасывает. Я сейчас, мигом, – крикнул кучер, прыгая в жидкую грязь.
Он быстро миновал заросшую кустарником лужайку и скрылся в лесу, но очень скоро вернулся назад без хвороста и сильно испуганный.
– Там лежит кто-то, – крикнул он, стуча в дверцу кареты.
– Ну и пусть лежит, – ответил женский голос.
– Похоже,
Стихотворение Катулла «Вновь повеяло теплом весенним…».
