я? – Индра снова полыхнул, как маков цвет, от смущения и гнева. – Да я бы скорее язык себе отрезал, чем идти и жаловаться… новой власти.
Последние два слова он произнес с нескрываемым презрением.
– Не кипятись, сынок, – примирительно сказал Василий Иванович. – Я ж вижу, что ты не подлый. Так, пошутил неудачно. Прости уж старого дурака. И потом, что мне сделают в моем возрасте? Меня еще до Главной войны чуть не расстреляли, как врага народа, вот тогда страшно было. А теперь стыдно бояться, мне уже на кладбище прогулы ставят.
Он рассмеялся густым басом, и тут же закашлялся.
Дети замолчали, каждый думая о своем. Первой не выдержала Алиса.
– Дедушка Вася, а за что вас чуть не расстреляли? Вы же ученым были, мама говорила! Ракеты строили!
– Так за то и под пули чуть не поставили весь отдел, что учеными были. Решили, что мы с врагами сотрудничаем. Потому что у нормальных людей должны на столе быть хлеб, соль, да махорка. И костюм один на все случаи жизни. А у нас и масло водилось сливочное, и колбаса, и костюмы мне на заказ шили, где бы я на свой рост купил в те годы что-то приличное? Мы же работали день и ночь, получали хорошо. Нашлись добрые люди, вот как эти две, позавидовали…
И он покосился на оставленную позади березовую рощу, где на лавке оставались баба Мила и Николаевна. Судя по их довольным лицам и растерянному виду Мишки, топтавшемуся у колясок, шоколад они у него все-таки выдурили.
«Значит, он раздал все, а сам остался без кусочка, – огорчилась Алиса, глядя на маминого подопечного. – Отдам ему свою с орехами, все равно блинами сегодня уже объелась, хватит с меня сладкого».
– Я тогда об одном думал: хорошо, что жениться не успел, а то оставил бы жену и детей с клеймом на всю жизнь, ни работы, ни учебы нормальной, любая гадина в спину плевать станет. А потом пришли ко мне важные люди и говорят, мол, выбирай, Вася, или боевые ракеты делаешь, чтобы все в радиусе километра взрывалось, или свинцовую пулю в затылок. Парень ты умный, подумай, может, и героем еще станешь. Я струхнул и согласился. Боевое оружие, выжигающее все в том месте, куда оно попало, делать не хотелось, но умирать не хотелось еще больше…
Старик замолчал, вспоминая былые годы. Дети не издали ни звука, ожидая, когда он снова заговорит.
– Довелось и на линии огня побывать, хотя, нас, ученых старались не отправлять в самое пекло, мы ценнее были на заводах. В первом бою снаряд как взорвался рядом, так я думал – насовсем оглох, три дня ничего не слышал, а потом потихоньку, потихоньку… На войне только дурак ничего не боится, но дело наше правое было, Родину мы защищали. Это осознание и помогло собственный ужас в ежовых рукавицах держать. А после войны ушел я с головой в работу. Клеймо вредителя с меня сняли, даже наградили за героизм. Только нет в том героизма, чтобы бомбами и ракетами пуляться, вот что я вам скажу. Одного взрыва хватает, чтобы целый отряд уничтожить… или целую деревню. Мощь такая, что страшно становится – а вдруг выйдет
