святой отец?
– Не сопроводишь ли ты меня, заблудшее чадо, дабы мы могли посвятить остаток ночи молитве и просьбам о прощении грехов наших?
– Да, отче.
Уходя, Мойра приостановилась. Вернулась к Дуайту, крепко обняла его и прошептала на ухо:
– Дуайт, детка, лови ночь. Мы живем во время Бойни, вдруг она последняя?
Луна, решившая уйти по своим делам, подсветила их светом, удлиняя тени и заставляя их потешно дергаться и кривляться. Дуайт сплюнул, и побрел в свою конуру, двухэтажную, устроенную и теплую конуру, где они втроем снимали комнаты у вдовы гробовщика.
Дверь открылась, как обычно, душераздирающе скрипнув. Дуайт споткнулся о брошенные сапоги Морриса, выругался и потихоньку побрел наверх, к себе. Хавьер явно ночевал у себя, от храпа дрожала даже вполне себе толстая дверь. Когда скрипнула последняя ступенька, и Дуайт уже начал расстегивать куртку, дверь хозяйской комнаты открылась. Беззвучно.
– Доброй ночи, миз Хартиган. – Почему-то стало стыдно за самого себя, но стыдиться явно стоило не ему. Окажись кто-то чужой рядом. Хозяйка, крепкая высокая ирландка, никогда не укутывалась в мешковатые платья или кофты. Но сейчас, в кружевном пеньюаре, виднеющемся под теплой шалью, она неожиданно для Дуайта так и залучилась новыми красками. Особенно ему понравились все оттенки нежно розового в глубоком вырезе.
Глаза у миз Хартиган, к слову, лучились не менее красивыми оттенками. Только зеленого, а не розового.
«Ловить ночь?» – Дуйат усмехнулся. Сразу же за ухмылкой случилось две вещи. Первой оказалась крепкая и звонкая пощечина правой рукой миз Хартиган. Второй то, что Дуайта уверенно взяла за отвороты куртки ее же левая ладонь и потянула за собой. В тяжелую сладость привозной пудры, щекочущий аромат неожиданно дорогих духов, остывающий запах свечного воска и мягкость самой обычной и настоящей женщины, ждавшей его из рейда. Последней мыслью оказалось беспокойство по поводу Морриса, что мог все услышать. Но тут за его дверью чересчур громко, как в дешевой пьеске заезжего театрального балагана, заголосила Мегги, и Дуайт успокоился.
Птица, большой черный ворон, кружила над полем. Такое поле увидишь редко. Огромное, от горизонта до ленты реки. Золотящееся колосьями, переливающееся под солнцем. Небо, голубое, глубокое, чуть прореженное легкими белыми облаками, дарило тепло.
Дуайт смотрел на ворона, гадая, что оно может значить?
У навахо ворон всегда снился к чему-то серьезному. Хотя у навахо все и всегда к серьезному. У вудуистов из Орлеана ворон всегда значил приход Барона. Если ворон огромен и глаза его светятся алым, подобно каплям крови. Разобраться в размере птицы и на что смахивают его глаза не получалось. У ранчеров ворон считался просто глупой и вредной птицей. Ранчеры воронов стреляли. Рейнджеры воронов уважали, в отличие от ворон. Но и у них ворон ничего конкретного не значил.
Будь Дуайт просто рядом с полем, он бы не переживал. Но если выпало смотреть на поле глазами ворона, а на саму птицу собственными
