желтизной, как несвежий олений жир. На униформе белые нашивки. Одна узкая – самый низший чин. Две узкие – повыше. Три – ну, к нам такие редко заглядывают, эти обычно принимают новеньких и контролируют, чтобы все было правильно. Однажды я видела директрису – высокую худую женщину, вот у нее на униформе красовались три полоски. Белый цвет – символ Сферы Воспитания.
Они подходят и смотрят в лицо. Тут уже не поспишь с открытыми глазами. Спрашивают всегда двух-трех. Вроде: «Назови три причины посадить тебя в каменную дырку прямо сейчас». Или: «Кем бы ты была, если бы не мудрость Коллектива». Или: «Твои самые гнусные мысли, отвечай, быстро».
Каменная дырка – это карцер. Я попадала туда однажды. Не хочу вспоминать.
Про мудрость Коллектива следует отвечать, что ты была бы ничтожеством, не заслуживающим даже смерти от рук истинных граждан Республики Индар. Была бы мерзким выродком, гнилью, мусором. Нужно добавить: «Я и сейчас мусор, но у меня есть надежда. Спасибо мудрости Коллектива. Спасибо мудрости Великого Вождя».
Про гнусные мысли… в общем, тут опаснее всего сказать правду или замяться, покраснеть. Тогда они начнут придумывать за тебя. Говори: ты хотела плюнуть в суп. Говори: ты хотела списать домашнее задание. Говори: ты мечтаешь отлынивать от работы.
Хуже всего, что иногда это правда.
Смотрительницы нас хорошо знают. От них ничего не скроется.
Сегодня они выбирают Эллу – и ей попадается вопрос: «Что ты успела сделать антисоциального сегодня». У Эллы дрожат губы. Они красивые, пухлые такие, а волосы светлее, чем у большинства из нас.
– Я толкнула Марту, – наконец, сознается Элла.
Смотрительница подводит ее ко мне.
– Извинись перед Мартой.
Элла выговаривает одним ртом: без глаз, без скул или щек даже:
– Марта, прости меня. Это был недостойный единой общности проступок.
– Я прощаю тебя, Элла, – отвечаю я также безжизненно.
Мы не верим друг другу. У светлые глаза, как подтаявший ледник, и на самом дне я вижу острые сталагмиты сосулек.
Но смотрительниц это устраивает. Вон ту широкоплечую зовут Анной. Рядом с ней маленькая и худенькая – Ли Мин, она из старого народа. Как моя мать.Смотрительницы часто меняются. Они немногим старше нас, Анне, наверное, около двадцати, хотя она выглядит старше из-за толстой униформы. Ли Мин за тридцать. Вряд ли она когда-то получит еще одну полоску. Коллектив говорит о равенстве, но на самом деле, старый народ, Инуэ, не очень-то им нравится.
Утренние процедуры заканчиваются самой приятной: мы идем завтракать. Столовая в десять раз больше нашей комнаты – огромная, тоже серая. Большие слепые окна с неизменными решетками. Пахнет кислым жиром и прогорклым пшеном. Но здесь тепло, в отличие от коридоров и выстуженных классов, не говоря уж о складах и прочем, так что все мечтают получить работу в столовой. Достаются такие смены нечасто. Говорят, кому-то пореже, кому-то
