что-то такое, что удовлетворяет природную жажду побега. Именно так они и сказали Руперту: «природная жажда побега». Каждый хочет сбежать, не так ли? Тем или иным способом, имею в виду.
– Каждый, за исключением Матушки Гусыни, – заметила я.
Она рассмеялась.
– Послушай, я не морочу тебе голову. Я действительно Матушка Гусыня. По крайней мере, когда надеваю костюм. Подожди, пока не увидишь, – высокий остроконечный колпак со свисающими полями и серебряной пряжкой, седой парик с развевающимися локонами и просторное пышное платье, которое выглядит так, будто когда-то его носила матушка Шиптон. Ты знаешь, кто такая матушка Шиптон?
Разумеется, я знала. Одна старая карга, которая, как утверждали, жила в XVI веке и предсказывала будущее, помимо прочего, предвидев Великую чуму, Большой лондонский пожар, аэропланы, линкоры и конец света в 1881 году; подобно Нострадамусу мамаша Шиптон изрекала свои пророчества плохими виршами: «Огонь и вода сотворят чудеса» и тому подобное. Также я знала, что и сегодня есть люди, которые верят, что она предвидела использование тяжелой воды в создании атомной бомбы. Что до меня, я не верила ни единому ее слову. Старушечий бред сивой кобылы.
– Я слышала это имя, – сказала я.
– Не важно. Это на нее я похожа, когда принаряжаюсь для представления.
– Блестяще, – сказала я, хотя не имела это в виду. Она могла заметить, что я хочу отделаться от нее.
– Что милая девочка вроде тебя делает в месте вроде этого? – спросила она с усмешкой, обведя церковное кладбище взмахом руки.
– Я часто прихожу сюда поразмыслить, – ответила я.
Это, кажется, позабавило ее. Она поджала губы и имитировала отрепетированный сценический голос:
– И о чем Флавия де Люс размышляет на этом чудном старом сельском кладбище?
– Об уединении, – выпалила я, не желая быть намеренно грубой. Я просто сказала правду.
– Об уединении, – повторила она, кивнув. Я поняла, что мой колючий ответ не оттолкнул ее. – Об уединении многое можно сказать. Но ты и я знаем, не так ли, Флавия, что уединение и одиночество – не одно и то же?
Я слегка обрадовалась. Наконец-то я встретила человека, который кажется, задумывался иногда о тех же вещах, что и я.
– Нет, – признала я.
Повисло долгое молчание.
– Расскажи мне о своей семье, – наконец тихо попросила Ниалла.
– Рассказывать особо нечего, – сказала я. – У меня есть две сестры, Офелия и Дафна. Фели семнадцать лет, а Даффи тринадцать. Фели играет на фортепиано, Даффи читает. Отец – филателист. Он очень привязан к своим маркам.
– А ваша мать?
– Мертва. Она погибла от несчастного случая, когда мне был год.
– Господи! – воскликнула она. – Кто-то рассказывал мне о семействе, живущем в огромном запущенном старом особняке неподалеку отсюда: эксцентричный полковник и выводок девиц, бегающих
