style="font-size:15px;"> Утром, как всегда, она вышла к завтраку. Лицо ее было усталым и бледным, но когда мать поставила перед ней стакан апельсинового сока, Тана улыбнулась – впервые за последние две недели, – и Джин едва не расплакалась от радости. Со дня аварии их дом походил на могильный склеп: ни голосов, ни музыки, ни смеха, ни телефонных звонков. Мертвая тишина, и потухшие глаза Таны.
– Я так переживаю за тебя, доченька.
При этих словах глаза девушки наполнились слезами, и она кивнула, не в силах произнести ни слова: их просто не осталось – ни для кого. Ей казалось, что жизнь кончена. Никогда ни одному мужчине не позволит она дотронуться до нее – это она знала наверняка. Никто никогда больше не сделает ей больно. И речь не только о боли физической. Гораздо страшнее боль от равнодушия самого близкого человека. Мать не допустила даже мысли, что нечто подобное могло произойти.
– Ты считаешь себя достаточно здоровой, чтобы поехать в лагерь?
Тана много думала об этом: можно, конечно, до конца жизни прятаться от людей, ощущая себя изгоем, жертвой насилия, которую сломали, раздавили и выбросили на свалку, – а можно гордо поднять голову, трезво взглянуть на ситуацию и вернуться к жизни. Тана выбрала последнее.
– Я в полном порядке.
Джин как-то не верилось: слишком уж спокойной, собранной, повзрослевшей выглядела дочь, как если бы травма головы положила конец ее юности. А может, испуг? Во всяком случае, столь разительных перемен за такое короткое время Джин еще не приходилось наблюдать. Артур уверял ее, что с Билли все в порядке, он ведет себя как послушный сын, но она знала, что ко времени отъезда он уже принялся за старое: алкоголь и гулянки.
– Тана, солнышко, если почувствуешь, что тебе там нехорошо, сразу же возвращайся домой. До начала занятий в колледже надо обязательно подлечиться.
– Ничего этого не потребуется, – заверила ее дочь, надевая на плечо ремень дорожной сумки.
Как и в предыдущие два года, до места ей предстояло добираться на автобусе. Работать летом в лагере ей нравилось, однако на сей раз все было иначе. Коллеги заметили, что Тана Робертс очень изменилась: стала молчаливой, замкнутой, неулыбчивой, общалась только с детьми, а с персоналом лагеря – лишь по необходимости. Все, кто знал ее раньше, с грустью отметили эту перемену. «Видимо, что-то случилось дома», – гадали одни. «Может, заболела?» – предполагали другие. Никто не знал истинной причины.
По окончании последней смены Тана вернулась домой. В этот сезон она не завела новых друзей, даже у детей она особой популярностью не пользовалась.
Тана пробыла дома всего два дня, по-прежнему избегая старых друзей, уложила вещи и с чувством глубокого облегчения села в поезд. Ей вдруг так захотелось оказаться далеко-далеко от дома, Артура, Джин, Билли, школьных подруг. Той беззаботной девчонки, которая окончила школу три месяца назад, больше не существовало. Она стала другой: с горечью в сердце и с рубцами на душе.
По мере того как поезд уносился на юг, Тана начала
