этот существует не для обмена мнениями и мыслями наподобие человеческого, а истекает, отражая ум вещей, как вытекает песня, лишенная слов. Ивлита распахивала окно, глядела на снег, более не давивший, прислушивалась и заливалась. На другом конце кретины вылезали и пели. И Ивлита превосходно понимала теперь, почему дочь зобатого подражает им. В их бессмысленной речи было столько важного, далекого житейских мелочей содержанья, как в говоре леса…
Став слышать, Ивлита и прозрела. Она видела уже, что деревья – не деревья, а души, прошедшие земной путь в образе человека и теперь проходящие в облике деревьев. Оказывается, наступают деревья, перемещаются утесы, волнуется снежная пелена. Видела также Ивлита: из лесу выходят души барсов, волков и ланей, мирно прогуливаясь вместе и навещая кретинов, и ангелы низлетают со снеговых вершин; и, нисколько о людях не заботясь, живут все они, но не своей жизнью, а смертью, своей свободой от пустого человеческого житья, которым Ивлита была одержима до этих пор. И хотелось Ивлите, умерев, также жить своей смертью…
Лаврентий долго просидел в деревушке, не зная ничего об Ивлите. Снег и то, что зобатые продолжали считать Лаврентия за чужого и не обмолвились ни разу, перечисляя достопримечательности их отечества, и были причиной отсрочки заурядных весьма событий. Правда, дом бывшего лесничего привлекал внимание затейливой своей постройкой, а голос девушки окутывал по вечерам котловину. Но Лаврентий был слишком в хлопотах, чтобы увлечься кружевами или женским пением. Приходилось отправляться то в глубь гор, то, напротив, пробираться тайком в долины, посещать деревни, выслеживать, знакомиться. Подчас отсутствовать приходилось неделями, и Ивлита, не отходя от окон, изнемогала от скуки и ожиданий. Обычно с Лаврентием приходили некие чуждестранцы: шайка увеличивалась. В деревнях появились приверженцы, сторонники, слуги. Влияние Лаврентия крепло. Чтобы вернуть себе гражданские права и приобресть еще многие новые, уже исключительные, отдающие во власть Лаврентия тела и души не только зобатых, но и целой страны, Лаврентию недоставало одного – слова. Надо было себя властелином объявить, и только, а потом можно было уже явиться и на лесопилку, и в кабаки, где никто не посмеет следить, выдавать или сопротивляться.
Это чудесное слово: разбойник. И когда Лаврентий, надев под войлочный плащ желтую шерстяную рубаху, принадлежность нового своего звания, и обвешанный холодным и огнестрельным оружием, явился в одно из воскресений в то сельское управление, где жаловался следователю каменотес Лука, то, хотя Лаврентия, казалось, не ждали, а зима не благоприятствовала передвижениям, был он встречен многочисленным людом, заготовившим предводителю и его зобатой свите подарки в виде отрезов сукна, патронов и угощений. Население стояло в большой комнате. У каждого в руке и на виду был кошелек. Лаврентий вошел, сопровождаемый старостой и старейшими обывателями. Староста представлял каждого из собравшихся (хотя Лаврентий всех знал превосходно), оглашая принесенную
