прослеживалось скорее нечто египетское: таинственность, непреклонность, монументальная невозмутимость – своего рода сдержанная беспощадность.
В спокойном состоянии Оскар Уайльд излучал силу; это впечатление дополнялось нескрываемой уверенностью в себе, что, в свою очередь, придавало ему несколько надменный вид, однако и внутренние качества его естества не оставались незамеченными: чувственность, любвеобильность, лёгкость и непринуждённость, готовые сию же минуту проявиться в действии.
С прямой и величественной осанкой, унаследованной от его матери леди Уайльд, Оскар Уайльд подавался к собеседнику и осыпал его остротами, язвительными замечаниями и афоризмами. Произведя должное впечатление, Уайльд откидывал голову назад, словно говоря: «И что же Вы на это можете возразить?» В остальном одно его молчаливое присутствие в гостиной наполняло её целиком, а если тому сопутствовала ещё и речь, то, не повышая тона, Оскар Уайльд совершенно естественным образом занимал ведущее место в любой происходящей вокруг дискуссии.
Он покорял окружающих своим голосом, блистательно владея всеми возможными оттенками интонации: иногда его речь была торопливой, оживлённой и задорной, чаще – размеренной, даже чересчур выразительной, а порой и откровенно томной. Произношение у него было мягким, округлым, слегка гортанным, и это будто придавало словам больше выразительности. Говорил он нарочито отчётливо, вдумчиво, как по книге. Он преувеличенно чётко выговаривал сдвоенные согласные в таких словах, как adding и yellow, что нечасто встречается в Англии; гласные он задумчиво растягивал, словно любуясь ими. В целом, содержание собственных высказываний приводило Оскара Уайльда в восторг, но и звучанием, устным выражением своих мыслей он наслаждался не меньше.
Кроме того, Оскару Уайльду было свойственно разговаривать, если так можно выразиться, всем телом: игривость плеча и предплечья сменялась чарующей плавностью движений локтя и руки, а кисть между тем изгибалась с выразительной, лебединой элегантностью – именно этой особенностью Оскар Уайльд наделил героя «Дориана Грея» лорда Генри.
Продолжение следует.
Разное
Мы с радостью узнали о смерти художника Жюля Лефевра[46].
Третьего апреля в Парижском цирке состоится зрелищный боксёрский поединок между чернокожим Гантером[47] и Жоржем Карпентье[48].
Маринетти[49] сам поднял вокруг себя такую шумиху лишь с тем, чтобы нам понравиться, ибо слава и есть скандал.
Сейчас 2 год № 2
Андре Жид[50]
Оставив позади очередную длинную полосу вселенской лени, я стал лихорадочно мечтать о богатстве (боже мой! как же я размечтался!); в ту пору я без конца строил грандиозные планы и всё чаще стал задумываться
Краван был не только основателем и главным редактором журнала «Сейчас», но и единственным его автором, поэтому с уверенностью можно сказать, что У. Купер – равно как и Эдуар Аршинар, Робер Мирадик и Мари Ловитска – псевдонимы Кравана, литературное воплощение «множества душ», населявших его тело.
Жюль Жозеф Лефевр (Jules Joseph Lefebvre, 1836–1911) – французский салонный художник и теоретик живописи.
Джордж Гантер (George Gunther, 1881–1959) – американский боксёр.
Жорж Карпентье (Georges Carpentier, 1894–1975) – французский боксёр и актёр.
Филиппо Томмазо Эмилио Маринетти (Filippo Tommaso Emilio Marinetti, 1876–1944) – итальянский поэт и издатель, считается основоположником футуризма.
Этот текст Кравана снискал, пожалуй, наибольшую славу у дадаистов: французский писатель-модернист Андре Жид (André Gide, 1869–1951) – автор художественной и автобиографической прозы, лауреат Нобелевской премии 1947 г. – был уже в то время маститым литератором, звездой журнала «Новое французское обозрение» (La Nouvelle Revue Française) и воплощением «официальной» литературы, которая так претила Кравану. Он противопоставлял авангардную спонтанность, «настоящее» поэтическое творчество кропотливому прозаическому труду Жида, высмеивая в его лице все искусственное и избитое.
