площадкам хрущевок, торгашами и уголовниками. Но это не было главным; сквозь это отвратное и душное месиво били слепая и неистощимая энергия и открытость опыту, хаос крови, не находящие себе применения и перемежающиеся столь же слепыми всплесками надежды. А еще выше, и над бытом, и над этой хаотичной пляшущей энергией бесцельной жизни, нависала тоска по бесконечности, неготовность удовлетвориться чем бы то ни было, кроме недостижимого всего или столь близкого ничто. Все это было связано друг с другом гипнотическим однообразием бьющегося ритма и той громкостью звука, которая заглушала всякие мысли. В этой смеси, оказавшейся столь единой и столь органичной, рваные предложения, еще относительно недавно казавшиеся бессмысленными, и слова, до сих пор бывшие для Мити лишь случайными и пустыми украшениями пульсирующего крика, приобретали трагический и горестный смысл, ускользающий от логического пересказа.
К своему немалому изумлению, постепенно Митя начал слушать музыку и на кассетах. Ее нервный ритм, надрыв и слепота, паясничанье и бессмыслица неожиданно оказались для него близкими; страстная жизненная энергия, разбивающаяся о стену холодного советского мира, опустошенность, тоска, счастье, отчаяние, страсть, слепая воля, хаотичный и невидящий бунт, способность до самого конца уходить в свои чувства и упиваться ими, а еще отзывавшиеся во всем этом огромные пространства неожиданно нашли дорогу к его душе, и раз за разом эта дорога становилась все короче. Митя погружался в музыку все глубже и глубже, сливался с ней все легче и легче, и она становилась для него все менее и менее чужой. Когда народ начинал подпевать, Митя иногда подпевал вместе с ними, и поначалу сам не мог поверить, что это делает. Это открытие и произошедшие в нем самом перемены показались ему столь значимыми, что он попытался приблизить к этому миру Арю; даже взял ее с собой в рок-клуб на Рубинштейна. Зная Арину неприязнь к сентиментальности, повел ее на концерт жесткий, надрывный, местами страшный.
– Уши, – сказала Аря, когда они сворачивали назад на Невский.
– Что?
– Мне кажется, столько грехов они не совершили.
Все еще оставаясь под чуть гипнотическим влиянием музыки, Митя посмотрел на нее с недоумением.
– Уши, мои уши, – объяснила Аря и добавила: – Поздно, батенька, прокомпостировали.
– Прекрати, – обиженно ответил Митя.
– Мне кажется, что я знаю, что такое рок-музыка, – продолжила она, – хотя и не очень ее люблю. Но это был какой-то иной предмет. Так орут гопники в подворотнях.
– Ничто не бывает неизменным. – За время пребывания на тусовке Митя научился говорить банальности с глубокомысленным видом, но Аря его прощала. – Да, ты права, это не «Пинк Флойд» и не «Джудас Прист», даже не «ЭйСи ДиСи», но это просто другой рок. И другая музыка.
– А осетрина, как мы знаем, – парировала Аря, – бывает другой свежести.
Сначала
