домам по красоте. Вокруг бродят мусульмане, православные, белые, негры, азиаты. Вон к памятнику Пушкину побежал юный эфиоп, чтобы всмотреться в лицо отпрыска своей земли.
Бесконечная чехарда образов тасуется в случайном порядке, создавая невообразимые комбинации для мозаики жизни.
Но это всё только при свете дня.
Когда наступает ночь, Петербург преображается. Казавшиеся приветливыми дворы обволакивает туман, и теперь они видятся зловещими, словно таят в себе страшную загадку. Очертания деревьев больше походят на монстров, которые не успели добраться до детских кроватей и застыли, чтобы взрослые ничего не заподозрили. Стоит едва отъехать от центра, как бесконечный поток машин снижается, создавая ощущение, что жизнь почти вымерла. И в какой-то момент над городом зависает тишина.
Не столь сильная, как от одиночества, но вполне впечатляющая тех, кому не повезло затеряться в узких улочках посреди тьмы.
Дима свернул с набережной Обводного канала и пошёл в сторону Новодевичьего кладбища. После того, как Сеня в нервах выскочил за дверь, ничего не хотелось. Ни этой дурацкой “Игры в кальмара”, ни засохшей пиццы.
Ничего.
Только проветриться и привести мысли в порядок.
В какой-то момент Дима поймал себя на том, что лучше всего ему думается в окружении покосившихся крестов. Хорошее напоминание, что мы не вечны. Жить надо здесь и сейчас.
Пока живётся.
У входа на кладбище его приветствовала могила Некрасова. Лицо статуи, как всегда, обращено к Казанской церкви. Покатые стены храма, построенного в византийском стиле, напоминают Собор Святой Софии в Стамбуле, в прошлом православный храм, о чём красноречиво говорят рассекающие небо кресты.
Подумать только, Николай Алексеевич умер ещё в 1887 году, и тогда же поставили это надгробье. Оно пережило падение двух империй – Российской и Советской. Падение двух великих держав и начало третьей, пока неизвестно, какой.
Чуть дальше за Некрасовым стоит заброшенный склеп. Стены из проеденного временем кирпича окружают мраморную статую девушки без головы. Её левая рука покоится на солнечном сплетении, словно пытается удержать душу внутри. Скорее всего, скульптор придал ей умиротворённое выражение лица, но поза выдавала большие внутренние переживания. Всё равно теперь можно только догадываться, как девушка выглядела на самом деле.
Дима любил постоять внутри, ощущая груз времени на себе. Как будто касаешься чего-то запредельного и ждёшь касания в ответ. Ещё одна возможность оживить прошлое, пока оно окончательно не угасло в лабиринтах памяти, которой тоже когда-нибудь придёт конец.
Дореволюционные кресты клонятся к земле, вымаливая прощение за всех, кто появился после них. Словно понимая, что живые ничего просить не станут, а мёртвым уже нечего терять. Плотные снежные шапки обволакивают надгробия, пытаясь обогреть тех, кому больше не поможет тепло.
Зима провела черту между этим миром и тем. Между реальностью и посмертием.
Между
