style="font-size:15px;"> Платить мне честно дань почета.
Лишь им одним унижена,
Я враг ему, а не жена!
Он говорить мне запрещает
На языке моем родном,
Знаменоваться мне мешает
Моим наследственным гербом;
Не смею перед ним гордиться
Старинным именем моим
И предков храмам вековым,
Как предки славные, молиться…
Иной устав принуждена
Принять несчастная жена.
И мне ли ропот запрещен?
Еще ль, терпя такую долю,
Таить от всех ее должна
Насильно взятая жена?..
А ещё я посмела сочинить и такие вольнодумные строки:
Смотри: существенный, торгующий наш век,
Столь положительный, насмешливый, холодный,
Поэзии, певцам и песням их изрек,
Зевая, приговор вражды неблагородной.
… Моя судьба – это такие капризные качели, то вверх, то стрелой вниз…. Я сумела пережить своих главных любимых поэтов – Пушкина и Мишеля – такого великого и такого несчастного…
Пушкин обедал у меня прямо накануне своей гибельной дуэли. До обеда и после него он убегал в умывальную комнату и мочил себе голову холодной водой, – до того мучил его жар в голове… Это всё, конечно, было следствием сплетен высшего света вокруг него и его прелестной, но немного ветреной Натали….
….Я прощалась и с Лермонтовым в его последний приезд в Москву, он так не хотел нашего расставанья и посвятил мне прекрасные строки:
Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны.
Да, во многом мы думали почти одинаково, он предчувствовал свою близкую смерть.. и всё так, совсем скоро – всего лишь через три месяца и случилась…
… Но и после нашей смерти, я верю, что мы опять встретимся: мальчик, родившийся в доме у Красных Ворот и я, которую, согласно моего завещания, отпоют совсем рядом – в шестистах метрах – в храме Петра и Павла там же, на Басманной улице, у Красных Ворот…
А последняя – лишь начатая А. Пушкиным новая тетрадь стихов – после гибели великого поэта была передана мне, как продолжателю его поэтического дара…
…Наконец, мои последние годы – мои самые, самые тяжелые…
Не приняв крайнего западничества, я порвала и со славянофилами, с которыми раньше меня связывали дружеские отношения. Так в своих дневниках и записала: «Эти люди убили нам Языкова во цвете лет… эти же люди уходили Гоголя, стеснив его в путах суеверных обрядов запоздалого фанатизма, который для них заменяет благодать настоящей веры, коей признак есть терпимость и любовь, а не хула и анафема!» …
Пожалуй, единственным человеком, понимавшим истинную природу моей поэзии, в те годы был Ф.И. Тютчев. В одной стихотворной строке он сумел дать сжатое определение всего моего творчества: «То лирный звук, то женский вздох…»
…Именно в те поздние годы моей
