этого еще недостаточно, чтобы повернуть колесо истории», – сказал этот человек.
Елочка, застенчиво притаившаяся в углу в своем темно-синем костюме, не смогла пропустить такую фразу без возражения:
– Почему нежизненно? – и покраснела при этом, как пятнадцатилетняя.
– Движение это не могло увлечь за собой массы. Царизм уже изживал себя, а лозунги большевиков – такие как «братание на фронте», «земля крестьянам» или «долой империалистов» – были слишком многообещающи и ярки. Стихийно всколыхнувшиеся массы, разумеется, ринулись за этими лозунгами. Надо было вовсе не иметь политического чутья, чтобы не понять, что победа большевиков предрешена. Белое движение уже никогда возродиться не сможет.
Елочка почувствовала, как судорога сжала ей горло, но все-таки выговорила:
– А разве мало было среди белогвардейцев героев? – И голос ее задрожал.
Вдруг блеснули глаза из-под нависших седых бровей:
– Больше, чем это было нужно, милая девушка! И когда-нибудь история реабилитирует их память. Ведь это только теперь, при советской идейной узости и нетерпимости, можно всех противников огульно выдавать за презренных мерзавцев. Незаслуженное пятно будет смыто, но реабилитирована будет только память, отнюдь не задачи. Запомните, дитя мое.
Красивый старик галантно поцеловал Елочке руку, но царапина, которую он нанес, не закрылась тотчас же. Минутами хотелось никогда больше не слушать никаких высказываний на эту тему, забиться в щель и заткнуть себе уши. Это было горше издевок и поношений именно потому, что это говорил свой.
Чувства Елочки к монарху и монархии странно двоились. За эти годы она значительно развилась и многое прочла, особенно по части истории рубежа XIX и XX веков. У нее создалось уже достаточно ясное представление, что монархия как таковая обречена и уже нет ни одного крупного европейского государства, где бы монарх являлся действительным правителем страны, а не декоративной фигурой. При той огромной сложности управления, которую несла действительность, монархический строй не выдерживал критики. И вместе с тем он еще сохранял свое обаяние в глазах многих и многих людей и в ее собственных. Она замечала, что в последнее время среди интеллигенции можно было видеть возрождавшуюся симпатию к особе государя. Даже в такой либеральной семье, как семья Юлии Ивановны, о Николае II теперь говорили, отмечая его исключительный такт и воспитанность, а также ту смелость, с которой он показывался в обществе и перед народом (не в пример Сталину); удивлялись выдержке, которую он проявил в минуту отречения; подчеркивали его непричастность к событиям Кровавого воскресенья, опровергали даже его пристрастие к вину!
– Помилуйте, я сидела в Бутырке вместе с Воейковой[34]. Уж она-то стояла очень близко к царской семье, и сама говорила мне, что государь вовсе не много пил; вся беда была
Возможно, имеется в виду Мария Николаевна Воейкова, фрейлина императрицы Александры Федоровны.
