худого как шкилет и чехоточного7. Уродился сей неметц в красной гостиной – а аптека была в то время игде почта, тож в Чудилинском доме. Резиденцию имел Капфель тогда в Чудилинском доме главном – там зачал, там – родил – и пошли рождения в гостиной, станции отправления: Жизнь – к станции назначения: Смерть.
Там ж родились две гнедых девочки от Василиска и Волександры и будучи спущены на мокрый пол после мытья – померли. Были гнилые-шелудивые, в отца дурнобольного. Не жалко их было Волександре, чрез три законных дня после похороночек – заиграла на гармонье вальц-невозвратное время8, зашто раскастили её на весь город кумы́ и свахи́, до исподней перебрали грязь. А Чудилин Василиск, загнал чорного жеребца на смерть, гоняя по рощам и лесам насмерть – и рад был: вороных не любил.
Ну, а через годик повезло гостиной вновь: вороной рабёнок там родился – матери в любовь и муку, а вотцу (вотциму) – на позор и горе и нелюбу – вы-бляд-док!! Дда жидовский!! Да от учёнова-попровизора9. Аптека то – для всяково человека: и скапидар пользу принёс, сына наддал, наследново прынца, с участью необыкновенной: выдвинул ево городд, выбросило навек своё сословье – не купецкой и не человецкой, свой, – вы-бляд-ок!! и чужой гой, гой.
Три роженья, две смерти, все в гостиной, красной горнице: вороной рабёнок не даром родился в стенах сиих10. И ныне, на склоне лет, глубоким старцем, близко к сотне-веку, довелось мне свидеться с ним, всё живым11 и жизнь-жар12 дающим. Робёнок был мужем, рекомым издревле – виром13; вороная масть блестела уже нитьми серебра, как прозумент на бархате лиёнском, был он, как измолоду, гнут – и всё прям, и стокрасо прям!! а венчал его левый бок – красный цвет, родной ему, рожденье венчавший, – на кипейной14 рубашке, у левого карманцу, как кровь кипел знак всего ныне властвования рабочих и крестьян – Трудовое Знамя!!!15
И вспомнил я: чужак-то, тот выблядок-то, шемашедший, чудной, жид, – свой он ныне.
А я, иеромонах, духовный отец предстатель-жрец того, в кого ныне не верят разумом и сердцем заслонившимся и охолонувшимся новым – я был чужак и, должно, теперь – незаконный изблядыш тоже. Но кипело мохлое моё, слабное сердце чужим кипом, чужим цветом, – а я и радовался, ибо содружил ему всяко и в то время, помыслом и слабодействием коекако. И пили мы с ним красное вино и вкушали елей животный: сливное масло с поклёванным хлебом – а вино сие некощунно, было кровию нового века и рода, а хлеб – плотию их дел. И пред смертию, близящейся, как сон, желанно и прямо, не кривя помыслом и душою, вписывая вперёд далеко забегшие, помню: был он близок, был, страшно аж, был и я недалёк до сегодняшних дней, днищщ великих ныне и присно, аминь.
Но забегая вперед, борзо, как млад конь, не забываю, что повествовать должно не о конце, а о начале: рождение. Рождение вороного ребёнка было в майе, семнадцатого дня16, за что, по поверью, молоденец рождающийся всю жисть должен был маяться. Маялся он всю жизнь, чему был свидетель и я грешный, а я летописец,
