style="font-size:15px;"> «Ты рождена от звезд или пришла из ада
О, Красота, ответь…»
Ш. Бодлер
Фридрих Ницше всю жизнь чувствовал себя «пристегнутым» к немцам.
Его графские предки были родом из Польши; в дороге, когда он куда-нибудь ехал, его часто принимали за славянина. Он обожал Шопена, был готов отдать за него всю музыку.
Во время Крымской войны 1856 г. гимназист Ницше с жадностью ловил сообщения о положении на фронте: его симпатии на стороне русских, он удручен взятием Севастополя. Он никогда не узнает, что в этой баталии участвует его alter ego, едва ли не самый близкий ему по духу (как впоследствии и Ф. Достоевский), военврач Константин Леонтьев.
Позже, надев мундир санитара в период очередной милитаристской вспышки, Ницше будет плакать над ранеными на поле боя. Леонтьев в дни Крымской кампании, когда ему в рот брызнет кровь из бока оперируемого солдата, только сплюнет и будет орудовать скальпелем. Он же, сидя на балконе в «милой чистой красивой Керчи», примется распивать кофе на виду у неприятельской эскадры, маячущей в проливе.
Студентом забияка Ницше подерется на дуэли с одним из буршей, да так, что едва не окривеет, чуть не ослепнет, если бы удар клинка попал не в переносицу, а в глаз; Леонтьев, став русским консулом на Балканах, огреет хлыстом французского посланника за оскорбительный отзыв о «немытой России».
У них были одинаковые привязанности: Александр Борджиа, Наполеон вызывали у обоих больше сочувствия, чем все члены нынешних представительных собраний и все кабинетные труженики. Оба не переносили Жорж Санд – «дойную корову с хорошим слогом».
Их неудержимо влекла к себе Греция. Правда, здесь их вкусы несколько расходились: Ницше любил Аполлона, который кенотировал в Дионисе, а Леонтьев предпочитал ему византийского Пантократора.
«Что тебе шепчет на ухо старый колокол?» ‒ спрашивал Ницше на страницах «Заратустры».
«Звон в соборе… этакий прекрасный, величавый…, ‒ отвечал Леонтьев, ‒ «душа полна и грусть ее отрадна, потому что она слышит близость Бога красоты».
Оба были философами жизни: орден Анны 2-й степени, полученный на дипломатическом посту, нравился Леонтьеву пуще говорильни в литературном салоне (хотя его первые опыты в художественной прозе, романы и повести, замечены Тургеневым и Толстым), а Ницше с неменьшим философским удовлетворением наблюдал, как старая торговка на рынке выбирает для него крупную гроздь янтарного винограда.
«Размашистые рыцарские вкусы польского шляхтича, ‒ писал Леонтьев, ‒ ближе подходят к казачьей ширине великоросса».
В «царстве общих мест» (Ж.-П. Сартр) стало привычным сопоставление аналогичных идей в творчестве немецкого и русского писателей. Об этом говорили (сообщая, как выразился бы Стерн, столь невероятную, хотя и бесспорную истину), начиная с В. Соловьева: «В своем презрении к чистой этике и в своем
