знал, была неважной домохозяйкой и уж тем более кухаркой. Повсюду царил художественный беспорядок. И Маршалл всегда чувствовал себя как мальчишка, находясь рядом с ней. Казалось, все его заботы и тревоги исчезали, и он или играл с детьми, или проводил время в постели с Эшли. Быть частью ее мира казалось волшебством. И она чувствовала себя так же, когда он был рядом. Он был центром ее вселенной. Последние восемь лет ее жизнь вращалась вокруг него, исключая все остальное, кроме детей.
Тяжелее всего было расставаться в пятницу утром. Он отвозил девочек в школу и обычно возвращался, чтобы какое-то время еще побыть с Эшли. Чаще всего они занимались сексом, иногда в спешке, прежде чем он уезжал в офис. Возвращаться в Сан-Франциско он любил после обеда, чтобы успеть заехать на работу и провести там несколько часов перед выходными. Все было расписано по минутам и прекрасно налажено, но все равно его сердце разрывалось всякий раз, когда самолет взлетал и он понимал, что не увидит ее целых пять дней или четыре, если ему удастся найти предлог вернуться в Лос-Анджелес пораньше. Все выходные он чувствовал себя оцепеневшим, поэтому часто проводил оба дня на поле для гольфа. Каждый раз, покидая Эшли, он словно испытывал чувство тяжелого похмелья.
К полудню в пятницу, каждую неделю, Эшли впадала в глубокую депрессию. Она даже не могла послать ему сообщение. Она согласилась играть по его правилам и строго придерживалась их. Она должна была ждать, пока он сам даст знать о себе, и не могла связаться с ним ни в Сан-Франциско, ни даже в его офисе в Лос-Анджелесе. Из-за этого она часто впадала в панику, когда он уезжал, понимая, что он находится вне досягаемости и она должна ждать, пока он свяжется с ней сам. Что, если что-нибудь случится с одной из девочек? Она знала, что в этом случае может позвонить, хотя это почему-то только ухудшало дело. Она не могла позвонить, чтобы просто услышать его голос. Он всегда звонил ей, перед тем как уехать из офиса в пятницу, а в выходные дни – с поля для гольфа, но единственным временем, когда он находился в зоне доступа для нее, были те дни, которые он проводил в Малибу, и осознание этого с течением лет становилось для нее все тяжелее. Теперь ей трудно было продолжать такую жизнь: в тридцать лет, имея двух детей, она хотела большего.
В пятницу днем она сидела в своей студии, уставившись в пустоту, будто осиротевшая, когда к ней зашла подруга Бонни. Она видела такое выражение на лице Эшли тысячу раз и знала, что тому причиной. Бонни ненавидела Маршалла за то, что он сделал с подругой, и, что самое плохое, с ее же согласия. Из-за любви к нему и детям она безмолвно согласилась быть тайной его жизни и стала уже совсем не той, что восемь лет назад. Она жила ради Маршалла и ради будущего, которое, по убеждению Бонни, он никогда не согласится разделить с ней. Что бы он ни обещал Эшли, Бонни больше не верила, что он оставит Лиз.
– Привет, – уныло сказала Эшли, когда Бонни вошла в студию.
На ней были те же шорты и майка, что и накануне, потому что они еще хранили его запах. Маршалл
