разбросанных. Потом возникают линии более сложные. Как первые слова. Как стон, несущий значение.
«…когда б вы знали, из какого сора…»
Белый мамонт.
Изображение заплыло потеками прозрачных солей.
Глаза дикого холгута полны злобы, уши прижаты. Ступишь не так – смотрит косо. Но если и так ступишь – тоже смотрит. Будто отпрянул куда-то назад в туман тысячелетий, увидев такое совершенное оружие. Вот создал землю для первого человека, а потомки этого первого человека построили Большое копье. Круг замкнулся. Белый мамонт Шэли этого не понимал. Он находил старательность Людей льда странной. Вот, грозился, ворвусь в прогорклую пещеру, как выдох пурги. Вот раздавлю женщин, растопчу младенцев!
«…Бобэоби пелись губы
Вээоми пелись взоры
Пиээо пелись брови
Лиэээй – пелся облик
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь
Так на холсте каких-то соответствий вне протяжения
жило Лицо…»
Чем важней изображение, тем крупнее.
Вот огромный белый гусь, стремящийся за край лесов… Вот нежный олешек, задравший мохнатые рога под распахнутые полотнища Северного сияния… Вот убегающая в страхе лошадь…
«…руками машет,
то вытянется, как налим,
то снова восемь ног сверкают
в ее блестящем животе…»
И опять олешки.
Бесчисленные стада.
Лес рогов под холодными звездами.
Ночью ударил мороз.
«…клыкастый месяц вылез на востоке…»
Карликовый медведь возился в кустах, затих, услышав легкую поступь.
Реку у берегов сплошь затянуло зеркальным тонким ледком, недовольно тявкали в камышах болотные шпицы. Лес огромен, пуст, тянется далеко. Не слышно шума, даже ветка не скрипнет. Только за самой дальней, почти невидимой кривой лиственницей Хеллу почувствовал нежный растворенный в воздухе дым.
После его побега Дети мертвецов не сменили стоянку.
Вокруг костра, пылающего на поляне, они и теперь сидели и стояли – молчаливые, со стянутыми на лбу волосами, в мягких шкурах, накинутых на широкие плечи, или просто в потертых парках, в разношенных муклуках. Хеллу даже заворчал, раздувая ноздри.
«…как некогда в разросшихся хвощах
ворчала от сознания бессилья
тварь скользкая…»
Хеллу не понимал, что с ним творится.
Его испугал долгий звук, родившийся в тишине.
Долгий протяжный звук. Томительный. Долгий. А за ним новый – еще более долгий и еще более томительный. Эти звуки ранили сердце. Они заставили Хеллу застонать. Они заставили его прижаться к сухому корневищу лиственницы. Он снова хотел петь, выводить необычные слова. У него губы сладко шевелились, таким сильным было желание.
«…а может, это все пустое, обман неопытной души?..»
