ты даешь, – смог я сказать наконец. – Прямо мурашки по телу.
– Само собой.
Прошли еще пять или десять минут в полном молчании. Целая вечность. Две белые голубки порхали среди могил. Муравей медленно перебирался с моего ботинка на штанину брюк. Не происходило ровно ничего. Нога у меня затекла и стала бесчувственной; я беспокойно подумал, не ждет ли та же участь и мои мозги. Еще минута, и я бы запротестовал, может, даже ушел бы, но тут Марина подняла руку, призывая меня к молчанию. Она молча указала на входные ворота кладбища.
Туда кто-то входил – судя по силуэту, это была дама, в плаще глубокого черного цвета, похожем на бархатный; капюшон скрывал ее лицо. Руки, затянутые в черные же перчатки, были прижаты к груди, одежда ниспадала до земли, и с того места, откуда мы глядели, казалось, что черная фигура без лица плавно скользит по дорожке, не касаясь ее. Я почему-то похолодел от страха.
– Кто это?
– Шшшш, – прервала меня Марина.
Прячась за колоннами, мы наблюдали за дамой в черном, а та скользила меж могилами, как привидение. В руках, затянутых в черные перчатки, она несла алую розу, и казалось, что цветок – это кровь, брызнувшая из только что нанесенной ей раны. Женщина подошла к надгробию прямо под тем местом, с которого мы за ней следили, и остановилась к нам спиной. Я вдруг заметил, что на этой могиле, в отличие от всех прочих, не было никакого имени: только странный знак, напоминавший не то бабочку, развернувшую крылья, не то еще какое-то насекомое.
Дама простояла перед могилой не меньше пяти минут, прежде чем положила розу на мрамор надгробия. Затем так же плавно и медленно скользнула прочь и исчезла. Словно видение.
Мы возбужденно переглянулись. Марина наклонилась к моему уху, чтобы что-то тихо сказать, и по всему моему бедному телу прошла горячая волна, а волосы на затылке не только встали дыбом, но даже, кажется, стали отплясывать боссанову.
– Я ее случайно заметила три месяца назад, когда мы с Германом приходили сюда принести цветы тете Реме… Она приходит сюда каждое последнее воскресенье месяца в десять утра и оставляет красную розу на этой могиле, – говорила Марина, – всегда в этом черном плаще, перчатках и с капюшоном, скрывающим лицо – никто его никогда не видел. Всегда одна. Ни разу ни с кем не заговорила.
– А чья же это могила?
Странный знак, выбитый на мраморе, очень меня заинтриговал.
– Не знаю. В записях, которые хранятся здесь на кладбище, эта могила значится безымянной.
– А кто эта женщина?
Марина как раз собиралась ответить, когда силуэт дамы в черном плавно пересек проем кладбищенских ворот и стал удаляться. Марина вскочила, потянула меня за руку:
– Скорее, а то потеряем ее.
– Мы что, за ней?
– Не ты ли страдал тут от скуки? – бросила она мне раздраженно, словно потеряв надежду втолковать мне что-нибудь.
Женщина в черном уже уходила в сторону Бонановы, когда мы дошли до улицы Доктора Ру. Снова пошел дождь, но солнце
