коллективизации, озером как таковым оно не было. Перестало быть, превратившись в отстойник. А что было озеро – забудьте. И ведь забыли!
«А я помню, – говорила печально мать. – Бабушка твоя рассказывала. Мизинец! Так озерцо звалось. Там парни и девки на Ивана Купалу игрища устраивали. Самое подходящее место было. Между Мизинцем и большим озером земли совсем ничего, в три проскока пережабина».
«Перешеек», – предлагал он свой вариант, переводя на книжный язык местный говор.
«Перешеек, – соглашалась мать. – Бревна поперек клали, хворост сверху – и запаливали. Парни, кто посмелей, и девки отчаянные, такие всегда находились, через тот костер сигали. Потом, как не стало Мизинца, конечно, тоже гулевали на Купалу, я еще помню, но уже в других местах, и веселье уже не то было, а когда мужик один пьяным в огонь свалился, погорел сильно, гулянья эти под запрет попали».
Все мать помнила из давнего. На память иногда жаловалась, лишь когда речь о вчерашнем заходила. У пожилых это обыкновенно, а у старых вообще за правило.
-–
Из-за поворота появился потрепанный «москвичок» – ижевский «каблук», развозивший по сельским магазинам выпеченный в райцентре хлеб. В деревнях по домам хлебом уже не занимались, больно муторно.
Егоров отступил за обочину, к лопухам и бурьяну.
«Каблучок» затормозил. Водитель перегнулся через пассажирское сиденье, крутанул ручку, опуская стекло.
– Салют, начальник!
Он знал участкового из Покровского много лет и не мог проехать без того, чтобы не выказать свое уважение.
– И тебе не хворать, – ответил на приветствие Егоров. – Чего опаздываешь?
– Да, понимаешь, на переезде через железку автобус с паломниками сломался. Ни туда ни сюда. И не объедешь. Пока вытолкали… Прикинь, и смех и грех.
– Много смеешься. А тебя люди ждут. И Люба извелась.
– Вот уж не поверю.
– А ты поверь.
– Да еду я, еду.
– Постой. Ты Славку Колычева дорогой не видал?
– Не встречал.
«Москвич» фыркнул и покатил дальше.
Так-то лучше, кивнул Егоров, а то Любу наверняка задергали: где хлеб да где хлеб?
Прежде чем вернуться на дорогу, он критически осмотрел ботинки и похвалил себя за предусмотрительность, что не на шаг отступил, а подальше. Блестят. Но до Мизинца еще шагать и шагать.
Вот как бывает. Пропало имя, а потом вернулось. Словно из небытия вытянули и снова жизнь вдохнули. А там, глядишь, пройдет сколько-то лет, и уже прежнее обзывалище сотрется – что не было чудного озерца Мизинец, а был помойный отстойник, вонючий, в бурых пленках.
И-эх, если бы в начальные колхозные годы решено было построить у села Покровского не птицеферму, а коровник! Это было бы разумно, потому что травы по озерным берегам вдосталь. Но в районе, а может, не в
