смахивая с головы кровь и уперев подбородок в грудь. Его глаза были затянуты дождливой пеленой боли, но властный рот тем не менее привычно искривился сарказмом, когда Сам негромко, хрипло выговорил:
– Усе еще только начинается? Ну что ж, верно.
– Иль-ич? – остолбенело выговорил Осип.
– Я, как всякий Ильич, вечно живой, – пробормотал Астахов-старший уже без всякой претензии на иронию. А потом с трудом, придерживаясь за стены, направился к двери… ноги его подогнулись, и он уже было упал, но в последний момент удержался и бросил на рванувшегося поддержать его Осипа насмешливый взгляд…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СКУПЕРДЯЙ
Ах, милый Ваня, я гуляю по Парижу,
И то, что слышу, и то, что вижу,
Пишу в блокнотик, впечатлениям вдогонку.
Когда состарюсь – ИЗДАМ КНИЖОНКУ
Про то, что, Ваня, мы с тобой в Париже,
Нужны, как в бане пассатижи.
…Я сам завел с француженкою шашни,
Мои друзья теперь и Пьер, и Жан,
И вот плевал я с Эйфелевой башни
На головы беспечных парижан.
И все же, Ваня, мы друзьям в Париже
Нужны с тобой, как зайцу грыжа.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЕЩЕ ОДНА СЕМЕЙНАЯ СЦЕНА
Александр Ильич Астахов и мутно-серый Осокин, со свежеперевязанными головами, похожие на две ипостаси раненого Щорса, сидели в кухне и синхронно пили кофе.
Астахов-старший выглядел довольно сносно, если не считать сильной бледности, а вот Осокину, кажется, было худо: в мутной прозелени лица, зажатые меж окровавленным лбом, как-то особенно хищно выступающим носом и ввалившимися щеками, варились в темных полукружьях два бессмысленных глаза, и их взгляд, ничего не выражающий и какой-то отсутствующий, уставленный словно бы внутрь, был неуловим.
Конечно, ведь по голове горе-следователя прогулялась могучая рука Осипа, привычно вооруженная бутылкой.
Александр Ильич подозрительно покосился на Осокина, а потом произнес:
– Что-то он не того… выглядит, будто повредился в уме. С другой стороны, повредиться может только тот, у кого есть что повреждать, но все равно – что-то не то. Ты меня слышишь? – обратился он к Осокину.
– Слышу, – отозвался тот деревянным голосом.
– Как ты себя чувствуешь?
– Чувствую, – не меняя ни тона, ни тембра голоса, ответил Осокин.
– А чаво? Водки ему надо-от дать, – сказал Осип. – Верно, Саныч? – повернулся он к сидящему на краешке кухонного стола Астахову-младшему и, не дожидаясь, пока тот что-то сформулирует, протянул руку за бутылкой и, плеснув водки в стакан, протянул Осокину:
– Пей! Тот машинально допил кофе, взял у Осипа стакан и вылил его содержимое в глотку. Сморщился и сказал:
– Это… лягу.
– Только
