Изабелл, своими неразумными, невнятными речами всколыхнула какие-то пласты моей многострадальной души. Хотелось плакать…
– Вы, понимаете, именно та неликвидность того что они выносят и предлагают обществу, а именно обществу непротивления, или если хотите социуму с адекватным поведением, затормаживает и удивляет своей я бы сказал, не аморальностью, а, недозрелостью… а именно, инфантилизмом. Именно тогда, когда мир на грани разорения, на грани краха, когда смешались понятия добра и зла, когда произошло чудовищное преступление в виде паллиативных, я бы сказала дегенеративных расстройств устоявшихся моральных устоев и преград, – продолжала мадемуазель Изабелл.
Мое сомнамбулическое состояние еще более усилилось, это был какой-то вид словесного гипноза. Возможно, мадемуазель Изабелл ничего такого не хотела, может быть, это я сам себя ввел в состояние транса. Мне было хорошо, очень даже хорошо, что захотелось плакать.
– Как вы считаете, мсье Юлиан? – спросила она.
– Я не расслышал вопрос. Даже, если расслышал, вряд ли понял бы. Я замешкался, надо было, что-то ответить, хотя бы для приличия.
– Эээ, это возможно каверзы бытия, в рамках тех приличии, – сказал я, в духе самой мадемуазель.
– О, конечно, прекрасный ответ, – я всегда подозревала, что вы гениальный человек, мсье Юлиан. Я бы хотела отметить конгениальность наших духовных, душевных устремлении в данном микрокосме…
– Извините, мадемуазель Изабелл, мне надо уходить, – сказал я, очнувшись от сладкого забытья.
– О, мсье Юлиан, как мы с вами мило беседовали, – радостно скрипела она. – Ну что же, не смею вас задерживать. Пока. Пока…
Она по-настоящему уверилась, что у нас состоялась глубокая, современная, научная беседа, как бы она выразилась, и в самом деле была очень рада, эта свихнувшаяся, несчастная женщина. О, боже…
***
А, ведь когда-то я написал стихотворение посвященное одной очень прекрасной знакомке, где описывалась, по сути, аналогичная ситуация.
Ты философию изображаешь,
А мне чудится зверь,
То что между твоими ногами,
И, открывает в рай дверь.
Ты силишься быть умной,
И, это при твоей красоте?!
Пойми! Смысл не в Аристотеле,
А в твоей расцветшей звезде!
Не позволяет мне сказать,
Моя дремучая воспитанность,
Зачем при таких куриных мозгах,
Такая глубокая начитанность?
Твои губы произносят философемы,
Принимая форму буквы «о».
А мне гребанный минет чудится,
Представь себе, глубоко, глубоко…
Ты кажется, засохшая роза
Так ведь я тебя орошу…
Будни сплошь обрыдлая проза.
А я тебя в романтику унесу.
Глубокомыслие оставляю «мученым».
Мне
