медленно-медленно бочком двинулся на выход. Подальше от греха.
Меж тем внутри храма появился и начал разрастаться ропот – это все работники осознали, что за кощунство произошло. Немногие уважали молодого ретивого попа, но в разрубленной иконе все видели что-то зловещее.
Лив вышел на улицу, поправил сумку с кистями и собрался, было, двинуться прочь, но тут же остановился, как парализованный. Немудрено, если в него железной хваткой вцепились две с половиной пары рук.
Трое стражников не страдали рассеянностью. Едва только из приоткрытой двери церкви раздался дикий вопль молодого попа: «Держи его!», как они безо всяких раздумий схватили ближайшего человека. Им и оказался пытающийся осторожно ретироваться иконописец.
Среди стражников не было одноруких инвалидов, просто один из них, коротая время, делал правой рукой некие действия, которые можно было бы назвать «массаж ноздри». Он немного сплоховал, высвобождая свою конечность, поэтому все удобные для задержания места были разобраны коллегами. Те-то схватились за локти и запястья, а этому достался ворот рубахи лива. Все замерли, как по команде, и стали ждать прихода попа.
Тот, дрожащий от гнева и ярости, все никак не мог справиться с располовиненной иконой: под мышку пихать половинки как-то несерьезно, положить их на пол – глаза шестипалого святого старца окончательно утратили связь между собой и, являя собой ужасное зрелище, пялились в разные стороны. Наконец, он решился и запихнул одну часть реликвии в карман, другую понес перед собой на вытянутых руках, будто боясь запачкаться. Мастеровые и подмастерья в испуге отшатнулись: уж больно грозным сделалась половина византийского «небожителя».
– Я так и знал, что от тебя только беды ждать! – сказал поп, лив тяжело вздохнул, а стражники закивали головами.
– Ты разрушил нашу святыню! – от нерастраченного гнева голос священника дрожал. – Ты надругался над именем Господа. Ты достоин самой страшной кары!
– Но это всего лишь страшная картина, – проговорил иконописец. – Вся ее ценность – в старине. Да и не хотел я ее рубить. Нечаянно получилось. Дайте мне топор, я сейчас другую разрублю.
– О, богохульник! – взвыл поп, а стражники снова в согласии закивали головами.
Из дверей храма больше не появился ни один человек, да и на улице было пустынно, поэтому священник ощутил прилив доблести и пьянящее чувство власти: хочу – казню, хочу – помилую. Миловать он не собирался. Но и казнить просто так не мог.
Лив стоял, обреченно опустив голову. Сквозь распахнувшуюся на груди рубаху просматривался нательный крест. Вот про него и захотелось, вдруг, сказать служителю Господа.
– Что вы носите, дикари, вместо святого знака? – спросил он, постепенно возвращая своему голосу прежнюю уверенность и насыщенность.
Лив, преодолевая сопротивление держащей его за шиворот руки, поднял голову и посмотрел в холеное лицо.
