Кажется, некий небесный плотник вбил их в головы зрителей, словно невидимые гвозди, и они запомнились крепко-накрепко.
Театрализованное действо длилось с утра до сумерек, и перед лиценциатом всплывали возбужденные лица людей, сверкающие глаза актеров и высокая сцена в три яруса. Первый изображал рай, а седующий представлял собой земную жизнь, а третий – преисподнюю. На «земном» этаже находился ломящийся от яств стол Неразумного, перед которым танцевала полураздетая девица с распущенными волосами, изображавшая Сладострастие. Она так томно извивалась под звуки восточных мелодий, что у непривычного к таким зрелищам сильного пола дух захватывало. Ради одного этого стоило заранее занять места поближе к сцене. Правда, дамам это совсем не понравилось.
– Фу, какая пошлость! – говорила одна дама другой.
– Чистая вакханалия! – соглашалась с ней соседка. – И куда только смотрит епископ?
По-своему они были правы, а что касается парижского архиерея Гильона Шартье, то он сидел неподалеку от них, но ничего дурного в происходящем не видел. Перешептывание дам меж собой продолжалось.
– Какая безнравственность! Церкви совсем нет дела до морали и нравственности своей паствы…
– По всему видно, эта актерка плохо кончит, уж слишком вжилась в роль искусительницы, – заметила сидевшая на помосте над Франсуа жена парижского прево, благородная Амбруаза де Лорэ, своей сестрице Элеоноре.
– Согласна с вами, моя дорогая, – поддакнула та.
Находясь перед сценой, лиценциат не преминул отметить цвет глаз у комедиантки, изображавшей Сладострастие. Они были, как ни странно, разного цвета: один серый, другой зеленый, при этом ее тонкие губы напоминали спелую вишню, так ярко они выделялись на бледном, напудренном лице.
В середине представления колесо фортуны со скрипом повернулось и Неразумный, смешно дергая ногами, испустил дух. Как ни в чем не бывало явился Дьявол в серо-зеленом камзольчике, схватил усопшего поперек туловища, словно тряпичную куклу, и уволок в ад.
Тут из самого нижнего этажа сцены послышались гром, завывание бури и истошные крики грешников, которые издавали за сценой «серые братья» – доминиканцы, которые отлично разбирались в грехах, ибо вместе с францисканцами руководили священными трибуналами – инквизицией.
Стоило Неразумному умереть, как внизу распахнулся занавес и перед зрителями во всем ужасе и великолепии предстала преисподняя. Черти встретили грешника у ворот, хрюкая, словно молочные поросята, и провели его к столу и стали подавать ему огненные, дымящиеся яства одно за другим. Грешник вопил, что было сил, извивался от нестерпимой боли, но мучители, не обращая на то внимания, продолжали свою дьявольскую кормежку. Так, верно, нянька кормит капризного дитятю. По всему было видно, что Неразумного мучили мастера своего дела, что было для них привычным занятием, а потому они выполняли все совершенно буднично, без задора и энтузиазма.
Жизнь
