style="font-size:15px;"> Лаонец покачал рыжей головой:
– Ты путаешь две разные вещи, князь. Свою злость на судьбу и желание умереть. На судьбу ты зол, Тарег. Но умирать ты не хочешь.
Тарег дернул плечом:
– Это уже неважно. Все, что я должен сделать, я сделаю. Потому что больше это сделать некому.
– Я знаю, – вздохнул Иорвет.
И быстро обернулся к халифу. Тот нахмурился и поманил Тарега к себе.
Оказалось, что вокруг поутихло. Всех, кого надо, уже сволокли к западной стене и принялись по одному вытаскивать в сад. От длинного ряда кипарисов доносился хрипловатый гомон зинджей: они копали ров, и он заполнялся водой быстрее, чем ее успевали вычерпывать.
– Хватит уже! Глубоко здесь, глубоко! – заорал кто-то со ступенек ивана.
– Пощады! Взываю к милости эмира верующих! – донеслось от стены, где кто-то забрыкался в руках воинов хурса.
Молодой человек на тронном тахте лишь досадливо поморщился. И коротко мотнул головой: нет, мол, что еще за глупости. Воины-сумеречники, державшие дрыгающегося человека в съехавшем с плечей халате, с равнодушными лицами подняли и потащили приговоренного прочь. Тот рвался изо всех сил, но сумеречники шагали плавно, не сбиваясь с шага, словно и не чувствовали трепыхающуюся между рук тяжесть.
Молодой человек еще раз поморщился и перевел глаза на вставшего у ступеней тронного возвышения нерегиля.
– Что-то ты от меня скрываешь, – поставив локоть на колено и все так же пощипывая бородку, сказал аль-Мамун.
Их глаза оказались почти вровень – тахт низкий, а ступенек к нему много.
– Ты тоже две недели ничего мне не говорил, – угрюмо отозвался Тарег.
И одобрительно фыркнул:
– И даже не думал, надо же…
– Мой наставник аль-Асмаи был не только знатоком ашшари, но и суфием. Он учил меня сосредоточению, – сухо отозвался халиф. – Так чего ты мне не сказал?
– Это касается меня одного, – прижал уши нерегиль.
– Задумаешь опять сбежать – смотри мне… – аль-Мамун погрозился своей железной палкой так, что стало понятно – не шутит.
– Я уже понял – мука, вода, лепешки, – дернул плечом Тарег.
– Чего? – удивился человек.
– Я хотел сказать, водяное колесо, – хмуро поправился нерегиль.
– Даже не думай, говнюк, – процедил аль-Мамун. – С того света достану, клянусь девяносто девятью именами Высочайшего.
При упоминании Имени Тарик вдруг просиял:
– О мой господин! В письме ты клялся Всевышним, что заставишь меня почувствовать свой гнев! И что ж, ты не сдержишь обещания? Может, мне все-таки поработать недельку? На водяном-то колесе, а?
Халиф отрезал:
– Всевышний за великодушие не наказывает: милосердие, оно превыше любой клятвы, чтоб ты знал.
– Да-да-да, – прошипел Тарик, щурясь и снова прижимая уши. – Мир полон этому свидетельств, я знаю.
В
