линз. С помощью таких побрякушек сновидцы с первых лет жизни учились протягивать руку за пределы звездной завесы, мечтая стать увенчанными славой первооткрывателями. Задорная непринужденность вела их вперед, подстегивая заходить в своих выдуманных странствиях все глубже и дальше – в самые недра запредельных мыслеформ и незнакомых пространств. Взращенное в них любопытство всегда требовало большего. Они жаждали увидеть и попробовать на вкус все цветовые диссонансы. Желали притронуться к фигурам и образам что казались невозможными. Грезили о небывалых лунатических машинах, которым было под силу связать несвязуемое.
Но вместо этого они лишь нащупали чужую жадно ищущую руку, не успев при этом отдернуть своей.
Ковен.
С его появлением все стало по-другому. Благоденствующий город превратился в свою жалкую блеклую тень. За считанные месяцы он увял и разложился, а тщедушные останки его теперь были укутаны в колючий саван из снега, ночи и несчастий. Казалось, что даже воспоминания о былых днях истирались из хрупкой людской памяти, оставляя разве что эти цветастые безделушки вроде калейдоскопа. То ли памятный хлам, то ли спасительные сновидческие ориентиры, утаившие в себе отголоски чужих мечтаний. Сохранившие отблеск сиюминутных грез и надежд, в которые можно было крепко вжаться. В которые можно было уйти хотя бы на несколько обманчивых мгновений.
Стоит лишь только протянуть руку.
Как тогда.
Как прежде.
Сладостное наваждение, привороженное калейдоскопом, предательски рассыпалось. Отпускало одурманенный разум Лиама, так и не позволив ему увидеть желаемое. Он вновь чувствовал свое изнывающее тело. Осознавал себя лежащим в неудобной позе посреди запустелой комнаты и лишь немного, совсем немного был где-то там, где ему хотелось быть больше всего на свете. Но чем больше он думал о подло ускользающем мороке, тем быстрее его рваные образы истлевали и превращались в ничто. Сон нельзя было удержать и насильно упрятать в тесную клеть. Не было такого узилища, не было аркана, не существовало осколка волшебного зеркала, способного вспороть суть предрассветных мгновений и выдрать оттуда блеск нерожденного сна, сокрытого на изломе всяческих смыслов.
Пребывая в помрачении, Лиам не заметил, как слишком сильно сжал в своей руке трехструнный калейдоскоп. Хрупкая игрушка надломилась под столь ярым натиском и осколками небывалых линз вонзилась в ладонь юноши. Боль вмиг отрезвила его. Кровавой россыпью утянула обратно в действительность. Обуяла нестерпимой тишью мертвого дома, в котором он томился уже столько слипшихся воедино ночей.
Раздраженный, Лиам поднялся на ноги и переступил через бортик чугунного резервуара, в котором напрасно провалялся столько времени. Запустелая ванна, поросшая то ли водорослями, то ли мхом, осталась позади него. Лишенная всяческих труб и здравомыслия она была лишь странной причудой юноши, ибо, выволоченная на середину комнаты она уже давно использовалась им скорее
