ни странно, засыпаю почти сразу. Истощенная, сплю стоя, опираясь на дребезжащую стену вагона. И мне даже сон снится. Правда, их много, и они все какие-то странные, бессвязные: не начатые и не законченные. Словно вырванные отрывки из книги. Дом снился, мамка ворчащая. Потом площадь, засада, нацисты. Снилось, как мы с немцами все еще идем, реку какую-то переплываем… они все рявкают на нас… Снилось, как мы приехали в Германию, а там я папку встретила, который мне блокнот немецкий подарил…
Мы останавливаемся. Я не могу даже глаз разлепить – закрываются. Но с усилием просыпаюсь, поскольку опять могу прозевать кормежку. Утешает, что сейчас я нахожусь почти ближе всех к выходу.
Но нас даже не открывают. Возятся с другими вагонами, кричат и снова чем-то гремят. Видать, новеньких засаживают. Я вздыхаю и вдруг замечаю небольшую щель. Прислоняюсь к ней.
Оттуда, оказывается, продувает ветром и чистым воздухом! Вот где я могу спастись от вони с духотой! Вот где могу наблюдать за происходящим вне вагона!
На этот раз возятся быстрее. Поезд трогается, а я с интересом гляжу в щель.
Неровные горбы холмов проносятся мимо замершим зеленым морем в ненастье. Как небрежные веснушки, их осыпают созвездия незабудок, разбавленных в некоторых местах душистым цикорием. Пролетают реки, зеркалами отражающие мохнатые облака. Зеленые июльские деревья. Деревни с маленькими домиками. Все-все: стада кучерявых овечек, холмы и равнины, блеск солнца в реках, пашни и поля – все пролетает мимо меня. Весь этот мир, все это летнее блаженство находится за железной стеной душного вонючего вагона.
Это больше не мой мир.
И в него меня теперь уже вряд ли когда-нибудь пустят…
Мы ехали трое суток.
Нас и вправду здесь кормили. Открывали вагон, бросали хлеба да всучали большую фляжку воды на всех. Но теперь я была проворней: мигом вытягивала руку и цепко хватала кусок батона, а потом незамедлительно в него вгрызалась, уже не думая о такой поблажке, как экономия. На радостях доела даже пряник.
Правда, воду люди берегли, делились, пили немного и осторожно, передавая друг другу помятую фляжку. Каждый взял за неоговоренное правило: делать ровно два маленьких глотка. И я делаю, когда емкость оказывается у меня в руках. Теплая вода, с каким-то огуречным привкусом, но и она хоть немного утоляет жажду.
Поели, едем дальше. Оказывается, здесь даже туалет был. Кто-то выломал дыру в полу, а нам приходилось протискиваться и побарывать всякое стеснение. В утешение хочу сказать, что никто шибко и не смотрел: люди все-таки, понимали.
Грязная, потная – я продолжала ехать, узнавая о смене суток лишь по маленькой щели. Спала стоя, опершись на стену. Иногда разговаривала с кем-нибудь… правда, уже не помню, с кем и о чем. А тело уже не просто чесалось, оно щипало от грязи, я до крови расчесывала кожу и выла от безысходности. Пыталась плевать на ладони и мыть себя слюной, но так выходит лишь хуже.
Несколько раз мы останавливались. На одной станции из нашего вагона даже вывели несколько. Вместе с
